Многоуважаемый Анатолий Жигалов, многоуважаемая Наталья Абалакова,
Инке Арнс и я (Сильвия Зассе) получили приглашение издать следующий выпуск (июнь 2006) словенского перформанс-журнала МАСКА на тему «Субверсивная аффирмация. Мимезис как стратегия сопротивления».
Мы очень хотели бы опубликовать там материал (тексты и фотографии) акций «ТОТАРТА» (особенно «Командантские работы»).
В номере журнала на тему «Субверсивная аффирмация» мы хотим посмотреть на историю различных художественных аффирмативных практик, как, например, «гиперидентификация», «революция Да», «парадоксальная интервенция» или «аффирмативное сопротивление». Нас интересует, как и каким образом возникла художественная практика, которая провоцирует дифференцию именно через мимезис или имитацию с помощью сходства.
Мы исходим из того, что, начиная с 1960-х годов, именно в восточно-европейском искусстве возникли приемы субверсивной аффирмации, которые с 1990-х годов стали особенно часто появляться и на Западе, где они распространились и на другие области, например, на активизм. Эти аффирмативные тактики, вынужденно возникшие в условиях андерграунда и позднее осознанно используемые как «искусство действия», являются одним из редких видов импорта с Востока известных на западном рынке искусства.
В номер «Субверсивная аффирмация» войдут как культуро- так и искусствоведческие тексты о субверсивных аффирмативных техниках, а также художественные материалы из различных контекстов.
С середины 1960-х наблюдается использование субверсивной или подрывной аффирмации [можно перевести еще как преизбыточное утверждение, поскольку смысл явления сводится к тактике «переиродить Ирода» или «быть более ревностным католиком, чем Папа Римский» – прим. перев.] в современных медиа и сетевых активистских контекстах. Обращаясь к таким проектам и художникам как Хит Бантинг, - Innen , Кристоф Шлингензиф, ubermorgen , etoy , 01 org . и Yes Men , мы видим, что все они (более или менее успешно) используют тактику сопротивления через посредство кажущегося утверждения и согласия с образом и корпоративной идентичностью и стратегиями своих противников. В феврале 2005 г. даже состоялась конференция на тему «Стратегия (Не)Видимости», которая была полностью посвящена рассмотрению того факта, что эффективные (художественные/активистские) акции могут существовать без экспозиционного поля. (1) Однако интересно то, что при более внимательном анализе большинство этих проектов, правда, без всяких сей счет признаний, берет начало в художественной практике, зародившейся в Восточной Европе, точней, в социалистических странах Восточного блока с 1960-х гг.
Мы утверждаем, что методы субверсивной аффирмации и гиперидентификации, сформировавшиеся с начала 1960-х именно в искусстве стран Восточной Европы, стали впоследствии – т.е. после 1989 г. – усиленно проникать на Запад, усваиваться там и уже оттуда распространяться и на другие области, как, например, (медиа) активизм. Мы утверждаем, что эти стратегии подрывной аффирмации и гиперидентификации, возникнув сначала под давлением обстоятельств в социалистических странах Восточного блока, а затем сознательно взятых на вооружение художниками этих стран, развились в «искусство действия» и в специфические виды искусства акции и перформанса, которые оказались теми редкими явлениями, которые в 1990-е были импортированы Западом с Востока.
Не случайно такая художественная тактика зародилась в так называемых репрессивных режимах еще с конца 1920-х. Можно даже утверждать, что сам генезис этой тактики мог иметь место исключительно в условиях действия тоталитарной машины. Невольно напрашивается вопрос, почему же такая художественная тактика, это порождение откровенно репрессивного режима, вдруг возродились в совершенно других политических, социальных и экономических условиях, о которых принято говорить как о либеральных?
Если в контексте откровенно репрессивной системы диапазон возможностей высказывания был предельно узок, сегодня мы имеем дело с ситуацией, где позволено говорить все (а потому ничего). Индустрия культуры умудряется вбирать в себя и апроприировать самые критические позиции и тем лишать их всей остроты. В обоих контекстах дистанцирующаяся («внешняя») критическая позиция оказывается невозможной или неадекватной. В такой ситуации, обусловленной стратегией тотального поглощения и апроприации критических позиций господствующей политической и экономической системой, сопротивленческий потенциал сохраняет только подобная всепроникающему вирусу «ворская» тактика подрывной аффирмации.
Субверсивная аффирмация: аффирмация как подрывная деятельность
Подрывная аффирмативная позиция это художественная/политическая тактика, которая позволяет художникам/активистам принимать участие в определенных социальных, политических и экономических дискурсах и утверждать, присваивать и потреблять их, одновременно их подрывая. Она характеризуется тем фактом, что в самом утверждении совершается дистанцирование утверждаемого и раскрытие его внешне завуалированного смысла. В субверсивной аффирмации всегда наличествует нечто преизбыточное, что и дестабилизирует порядок утверждаемого и превращает его в свою противоположность.
Подрывная аффирмация и гиперидентификация – как «тактики откровенного согласия» - суть формы критики, которые посредством приемов утверждения, вовлеченности и отождествления ставят зрителя/слушателя в такое положение или ситуацию, которые он/а неизбежно подвергнут впоследствии критическому осмыслению. Разнообразные тактические ходы и паразитические практики имеют одно общее: они прибегают к классическим методам эстетики, имитации, симуляции, мимикрии и камуфляжа в том смысле, что «становятся невидимками», растворяясь в фоне.
Сам термин «субверсивная аффирмация» появился в контексте Московского Концептуализма и был призван описывать литературную практику Владимира Сорокина. На рубеже 1980-х и 1990-х гг. Сорокин писал рассказы и романы в манере классической русской прозы (роман) XIX века или в духе соцреализма («Тридцатая любовь Марины»). В конечном итоге эти новеллы и романы взрываются изнутри в силу сверхсерьезности реалистического письма. (2) Применительно к Сорокину концепция «имитативного преувеличения» обозначает, по Гирту и Вондерсу, стратегию, при помощи которой «поставангард выделяет из коллективного дискурса скрытые насилие и безумие и артикулирует их». (3) В сорокинских текстах «субверсивная аффирмация» является «повторением» как «проигрыванием» тоталитарных и идеологических практик и «в то же время их очуждением и остранением / Verfremdung /» (4). Это «вытаскивание на свет Божий», «попугайничанье» и «пережевывание», это «речь, укорененная в языке дискурса». (5)
Но Сорокин не был первооткрывателем этих практик. В своем литературном творчестве он, скорей, использовал и развил приемы позднего русского авангарда, школы Московского концептуализма ранней поры, «Лайбаха» и других групп, независимо разрабатывавших подобные тактические ходы.
С начала 1970-х элементы подрывной аффирмации наличествуют в контекстах неофициального искусства в странах бывшего Восточного блока. Эти стратегии, вызванные к жизни репрессивной политикой государства (иначе, андеграунд) в подсоветских странах Восточной Европы и впоследствии принятые на вооружение уже сознательно, привели к своеобразному «практическому искусству». Примеры подобного восточно-европейского «практического искусства» 1970-х – «Комендантские работы» Анатолия Жигалова (Россия), «Поможем засеять поля Родины» московской группы «Гнездо», «Собиратель заслуг» Пауля Нигу (Румыния), в 1980-е стратегии коллективизма и гиперидентификации группы «Лайбах/НСК», «державные» акции « Orange Alternative » в Польше, «Вечера памяти поручика Ржевского» группы «Мухомор» и «Очищение рек» «Чемпионов мира» (обе группы из России), в 1990-е участие в выборной кампании «Независимой контрольной комиссии» (группа «Радек» из Москвы) или работа Рассима Крастева «Западное тело» (Болгария).
Рассматривая разные аффирмативные практики, можно различить абстрактный структурный аффирматизм и более конкретное цитирование содержаний. Для Московского Концептуализма, помимо Сорокина, типично структурное повторение тоталитарных практик. Илья Кабаков, например, выстраивает «тотальные инсталляции», в которые он вводит «механизм «двойного» действия - переживание иллюзии и одновременно ее интроспективный анализ». (6) «Медгерменевты» в своих акциях, инсталляциях и текстах создают специфическую «идеотехнику», что, по их определению, есть «учет и каталогизация технических приемов, применяемых в ходе идеологического производства или же идеологического творчества». (7) В результате идеотехника каждого дискурса медгерменевтов выявляет собственную «идеоделику», его галлюцинаторную, иррациональную изнанку. Исследуя природу коллективности, Коллективные Действия вовлекали участников именно в такие ситуации, которые он/а потом подвергали критическому анализу. Понимаемые как остраненное участие или вовлеченное отчуждение, эти тактики вскрывают механизм функционирования предлагаемого к рассмотрению дискурса, дискурса коллективности, не дистанцируясь от него. Таким образом, говоря о субверсивной аффирмации, мы имеем дело не с критической дистанцией, а с критикой как переживанием эстетическим, которое – через идентификацию – рождает психосоматическое переживание того, что критикуется.
Если Московский Концептуализм анализировал структуры тоталитарных практик, другие группы, такие как Тотарт (Анатолий Жигалов и Наталья Абалакова), «Гнездо», «Чемпионы мира» или «Мухомор» работали, скорей, с тоталитарными практиками, остраняя их содержание. Типичными примерами могут служить субботники (с 1920-х гг. субботники [и воскресники], то есть добровольный труд в нерабочий день, регулярно проводились в Советском Союзе, и в них участвовали все горожане). В 1982 г. Анатолий Жигалов, например, организовал «Золотой субботник [воскресник]» в Москве. (8)* В этот период он работал комендантом в жилищном кооперативе и имел официальные полномочия назначать субботники и воскресники. Но Жигалов слегка отклоняется от нормы. Вместо того чтобы убирать газоны, рыхлить клумбы или очищать территорию от хлама, он велел участникам воскресника красить скамейки золотой краской. Жители дома, привыкшие слепо подчиняться указаниям начальства, безропотно исполнили это странное задание. Таким образом, воскресник превратился в чистую трату. (Впоследствии Жигалова арестовали и поместили в психиатрическую лечебницу.)
Группа «Чемпионы мира» проводили подобные субботники в 1987/88 г., например, «Гигиена побережья», «Берег», «Ностальгия по чистоте». Все это акции из серии «Превентивная география». (9)* Во время акции «Гигиена побережья», например, участники группы очистили два километра побережья в Коктебеле (Крым); они мыли шампунем и протирали прибрежную гальку, а в «Ностальгии по чистоте» они трансформировали «гигиенические мероприятия в экологию культуры». Понятно, что все эти «субботники» цитировали сталинскую идею очищения, придавая ей новое содержание. При такой систематической девальвации очищение становилось конкретным, остроумным и смехотворным. (10)
Во всех этих акциях авторы прибегали к аффирмативной тактике, т.е. частично (по содержанию или форме) повторяли соцреалистические практики типа очистки территории, праздников и формирования коллективизма. Но только в инсталляциях Кабакова, акциях Коллективных Действий и текстах Владимира Сорокина, в которых, кроме того, что также повторялся эстетический антураж тоталитарной эстетики, происходила ликвидация позиции стороннего наблюдателя (т.е. вне художественного произведения). Это полное исчезновение горизонта присутствующего, зрителя или читателя является главенствующим принципом тоталитарной эстетики и в то же время единственным структурным базисом, на котором субверсивная аффирмация может реализоваться как субверсивная аффирмация. Субверсивная аффирмация должна – почти физически – вовлечь слушателя или читателя в эту ситуацию таким образом, чтобы он/а мог/ла осознать свое участие впоследствии и осмыслить его, рефлексируя над ним.
(Рассматривается активистская деятельность польской группы Orange Alternative конца 1980-х)
Гиперидентификация - высшая форма субверсивной аффирмации
(В этом разделе речь идет о Словенской группе Лайбах/НСК и «Ирвин»)
Тактика НСК (Новое Славянское Искусство) не формулируется в открыто критической дискурсе о государстве и его идеологии; нет и дистанцирования от этой идеологии при помощи иронии или иронического отрицания. Напротив, это, скорей, повторение, апроприация компонентов и элементов господствующей идеологии, игра с этими « ready - mades », использование существующих господствующих кодов с целью – по Лайбаху – «ответить на эти языки на них самих». (15) Спектакль возможно подорвать только, когда он воспринят буквально, как говорили ситуационисты. В работе Лайбаха/НСК мы имеем дело с подрывной стратегией, которую Славой Жижек определил как радикальную «гиперидентификацию» (16) со «скрытой обратной стороной» господствующей идеологии, регулирующей общественные отношения. Используя любой идентификационный элемент, эксплицитно или имплицитно навязываемый официальной идеологией, группа Laibach Kunst , а потом Neue Slowenische Kunst выступила на сцене и на публике как организация, которая по всем внешним признакам «тотальней тоталитаризма» (17) – это была провокативная реплика на Югославскую систему. (18)
По Питеру Слотердейку и Славою Жижеку, откровенная критика идеологии системы бьет мимо цели, поскольку в наши дни любой идеологический дискурс проникнут цинизмом. Это означает, что идеологический дискурс интериоризовался, вошел в сознание, и потому нейтрализует критическое о себе высказывание. Вследствие этого, по Жижеку, противопоставляемая циничной идеологии ирония скорей «играет на руку власти». В такой ситуации единственное, чего боится господствующая идеология, это «гиперидентификация с собой…: враг – это «фанатик», который полностью отождествляет себя с ней, вместо того чтобы сохранять должную дистанцию». (19) NSK «раздражает» систему (господствующую государственную идеологию) именно потому, что не является ее иронической имитацией, а с избытком отождествляется с ней – вынося на свет Божий скрытое непристойное суперэго системы, обнажая ее истинное лицо – и в этом эффективность гиперидентификации. (20) Гиперидентификация делает тайное явным, обнажает скрытые от постороннего глаза идеологические механизмы и тем самым выводит напоказ те их элементы, которые не подлежат публичному оглашению, если идеология хочет самовоспроизводиться. Нечто подобное о технике субверсивной аффирмации пишет Георг Витте. «Радикализируя “план” в его реализации, субверсивная аффирмация обнаруживает идеологический концепт, лежащий в основании этого “плана”» (21).
ОБЭРИУ: Почти забытый источник субверсивной аффирмации/гиперидентификации
Небезынтересно задаться вопросом, действительно ли художественные практики подрывной аффирмации и гиперидентификации возникают лишь во второй половине XX в. или можно обнаружить их следы, а то и истоки в более отдаленные времена? И здесь мы обнаруживает почти неизвестные концептуальные увязки с абсурдистской практикой ОБЭРИУ конца 20-х-начала 30-х гг., который называют последним Советским авангардом (ОБЭРИУ – это аббревиатура Объединения Реального Искусства (24), куда входили Даниил Хармс, Александр Введенский и другие). Лишь несколько исследователей прослеживают связь современных стратегий/тактик субверсивной аффирмации (особенно применительно к школе Московского Концептуализма) с обериутами (25).
В контексте тоталитарной литературы субверсивную аффирмацию можно обозначить как «литературную стратегию внешнего» во «внутреннем» (т.е. в тоталитарной культуре), которое презентирует себя как «тотальное». (26) В обэриутских текстах эта «стратегия внешнего» реализуется, с одной стороны, через артикуляцию наступающего молчания – как в Голубой тетради №10 у Хармса – что, таким образом, указывает на и артикулирует границу между тем, что позволено говорить, и навязываемым молчанием. Субверсивно-аффирмативное высказывание «завершает движение, вследствие которого конструкция тотального превращается в парадоксальный проект, тем самым делая его видимым». (27) Оно, кроме того, делает видимым механизм, «который не позволяет внешнему озвучить себя». С другой стороны, тексты позднего авангарда копируют, симулируют и «воплощают» стратегии внутреннего (господствующей идеологии) и тем самым фокусируют внимание на «их артикуляции». (28) Абсурдные литературные «тела» буквально воплощают идеологическую редукцию, которая радикально деформирует их анатомию, равно как и их возможность артикулировать себя.
Таким образом, писатели позднего Советского авангарда стали тем, чем хотела их видеть власть, но – и это важно – не утверждая того, чему они подчинились (29). И это позволяет считать их предшественниками субверсивно-аффирмативной методики. В то же время в них чувствуется скрытый «метафизический страх» (30) и «эстетическая паника» (31), которая позволяет со всей определенностью помещать в контекст тоталитарной литературы, а не интерпретировать их творчество, как это делают некоторые исследователи, как протопостмодернистское.
С точки зрения обэриутов повторение уже существующих языковых моделей единственно возможная форма выражения. Если футуристы сосредоточили свое внимание на обновление кода (откуда неологизмы), обэриуты намеренно вводили синтаксические сдвиги, при помощи такого остранения нарушая равновесие всей семантической и прагматической логики (сохраняя при этом не тронутыми словесные единицы). (32) Футуристически/формалистский принцип «зауми» (непонятности) (привносимый неологизмами) в поэтике обэриутов подменялся диалогически-коммуникативным ложным пониманием. (33) Они имеют дело с «пустотным» языком, в котором нет позитивных понятий для описания мира. Такой тип говорения может артикулироваться только путем повторения уже существующих моделей. Подобное апофатическое «проговаривание-мышление», которое базируется на буквализме, «слипаясь» с нормативными синтаксическими и грамматическими формами высказывания, (34) одновременно отсылает к чему-то иному заложенной в нем «внутренней инаковостью». Словесные приемы обэриутов соответствуют «повторению», которое, в отличие от остранения, ведет к разрушению и ликвидации дистанции. Здесь мы имеем дело с исчезновением критической дистанции, что характерно для описанной выше субверсивной аффирмации и гиперидентификации.
Так, например, в 1940 г. незадолго до ареста Даниил Хармс написал псевдоисповедь от имени обвиняемого под заголовком «Реабилитация», где прибегает к аффирмативной технике. Этот весьма минималистский текст явно перекликается с псевдопризнаниями и самообвинениями показательных сталинских процессов конца 1930-х. В качестве самооправдания преступник хармсовского текста избирает сталинскую идею вымышленных преступлений. Несомненно, идея вымышленных преступлений прямая отсылка к показательным процессам. Однако вымышленные самообвинения Хармса, верней, его персонажа, еще более фантастические и невероятные, чем «признания» участников политических процессов. Таким образом, обвинители сталкивались с выявлением собственной стратегии, которая четко проступала сквозь признание обвиняемого. И в этом смысле исповедь становилась исповедью о методах сталинского производства правды.
Вместе с тем аналогичные тактики встречаются и вне круга обэриутов. Еще за четыре года до текста Хармса, в 1936 г. советский писатель Исаак Бабель оказался в ситуации, как две капли воды сходной с ситуацией хармсовского персонажа. На печально знаменитом съезде, направленном против формализма в искусстве и литературе, Бабелю пришлось публично каяться в связи с тем, что за последние годы он не опубликовал ни строчки. Бабель также избирает способ защиты, который можно назвать абсолютно аффирмативным. Однако он прибегает не к фантазиям, а к чистой правде. Он заявляет, что не мог писать потому что был слишком строг к себе, т.е. по причине преувеличенной самокритики. Бабель заявляет, что обостренное чувство самоцензуры не позволило ему ничего создать. По реакции публики можно догадаться, что никто ничего не понял. Напротив, поскольку никому и в голову не пришло, что Бабель применяет тактику субверсивной аффирмации, большинство участников съезда обрушилось на него, обвиняя его в позерстве. Все были уверены, что он действительно критикует себя и относится к идее самокритики как к положительному явлению.
Мишель де Серто: Практика обыденной жизни
Теперь мы можем задаться вопросом: возможно ли перенесение этих тактик субверсивной аффирмации и гиперидентификации, сложившихся в социалистических странах Восточного блока, в другие страны с другим социальным и политическим строем? И если возможно, как будут эти тактики функционировать, какие формы они примут? И что именно будет утверждаться? Выше мы уже показали прямую связь (если не сознательное усвоение) некоторых (медиа) активистских проектов с их предшественниками, практиковавшими методы подрывного утверждения. В своей знаменитой книге Практика обыденной жизни Мишель де Серто выдвигает убедительные доводы в пользу возможности использования тактик, получивших развитие в странах с тоталитарным режимом, в условиях «победившего» капитализма.
Тактики избыточного утверждения и избыточного же самоотождествления – если следовать дефиниции Мишеля де Серто – позволяют художникам участвовать в определенных социальных, идеологических, политических и экономических дискурсах и утверждать, присваивать и потреблять их, одновременно их подрывая. На художественной сцене Западного мира подобные явления встречались время от времени в деятельности леттристов и ситуационистов.
Размышляя об аффирмативных практиках в искусстве, мы задаемся вопросом, в какой мере в ситуации ограниченной индивидуальной свободы выражения метод повторения существующих форм, т.е. неиндивидуального проявления или высказывания позволяет делать критические, отклоняющие или оппозиционные заявления. Мишель де Серто рассуждает именно о таких возможностях. Понятию пассивного потребления он противопоставляет активное пользование или практику. Это «другое производство» почти невидимо, потому что оно артикулируется «не через свою продукцию, а через то, каким способом продукция, навязываемая господствующим порядком, потребляется и используется на практике». (35) Действие механизма этого «другого производства» совершается целиком «в поле зрения противника», на территории, полностью контролируемой врагом. Почему Серто и называет это «другое производство» тактикой, а не стратегией. Тактические практики порождают смутные векторы, которые полностью состоят из словаря известных языков и подчиняются предсуществующему синтаксису (в этом, в то же время, таится и опасность или трудности для подобных практик). Вместе с тем, используя тот же языковой или социальный материал, эти тактики «оказываются способными оставаться гетерогенными (или чужими) по отношению к системам, в которые они внедряются», а, оказавшись внутри этих систем, они «могут ловко развертываться и формулировать другие интересы и желания». (36) Согласно Серто, статистический анализ проявляет полную беспомощность, сталкиваясь с подобным феноменом. Статистика предельно ограничена, поскольку она может только усваивать и классифицировать лексические единицы, из которых состоят векторы [тактик], но к которым их невозможно свести. (37) Статистические данные могут только отразить материал тактических практик (который аналогичен тому, что используется в стратегиях). Но они не способны определить их форму, что и делает тактические практики врагом господствующего строя.
(Далее рассматриваются акции Кристофа Шлингензифа (Австрия), 01. org (Австрия) и The Yes Men (США)
Заключение
Все самое интересное, что есть сегодня – и самое, согласимся, сильное – мы назвали «тактикой откровенного [чрезмерного] согласия». Эту «тактику откровенного согласия» мы увязали с последним авангардным литературным движением в Советском Союзе 1920-1930-х – ОБЭРИУ. Говоря об обэриутах как о потенциальных предшественниках субверсивной аффирмации/гиперидентификации, мы особенно фокусировались на том факте, что язык обэриутов отвергает всякое – как это сформулировал Жан-Франсуа Лиотар – утешение «присвоенной формой». (44) Повторение как апофатическое отрицание формы помещает принцип различия не между понятиями или полюсами, а обнаруживает или вводит его внутрь их самих. Так что мы вправе говорить о том, что элементы «протосубверсивной аффирмации» уже присутствуют у обэриутов. (45)
Сегодня, в ситуации, когда критическая точка зрения мгновенно и тотально поглощается и апроприируется господствующей политической и экономической капиталистической системой, концепция критического дистанцирования оказывается полностью несостоятельной. Мы сталкиваемся с новой тотальностью, которая исключает всякую возможность «внешней» позиции или дистанцирования. Вместе с тем, необходимо подчеркнуть, что эта тотальность не есть тотальность тоталитаризма, хотя и результаты аналогичны. В этой новой тотальности – тотальности рынка, потребители либо обречены пассивно потреблять (т.е. активно играть роль потребителей, предписанную им тотальностью рынка) либо развивать практики, которые заключаются в том, чтобы творчески овладеть продуктом, навязываемым господствующим порядком. Тактика потребителя сегодня полностью сводится к готовой продукции ( ready - made ), которая – путем творческих практик потребителя (или тактики, если следовать за Серто) – начинает последовательно функционировать в совершенно ином порядке.
Доводя все до логического конца, признаем, что подлинная тактика субверсивной аффирмации или гиперидентификации в конечном итоге теряет маркировку «искусства» и превращается в подрывную деятельность. Отказ группы «Лайбах» четко декларировать свою позицию и скандал с плакатом «Новой Коллективности», вероятно, могут служить примерами наибольшего приближения к такой последовательной тактике невидимости. Эта тактика, как мы высказали предположение в нашей статье, предлагает сегодня, возможно, наиболее эффективный метод сопротивления. Но она же, несомненно, и самая рискованная и опасная, поскольку ей грозит непонимание окружающими. В то же время, если эта тактика должным образом осмыслена и понята, в руках понимающего она становится мощным оружием.
Примечания
„Strategies of (In)Visibility“ ( Стратегии ( Не ) Видимости ) , конференция в рамках Republicart, Goldsmiths College / Camden Arts Center, London, February 3-4, 2005
2 Мишель Фуко , например , говорил о « возможности непозитивного утверждения », открытом современной философией , утверждения , ничего не утверждающего , утверждения без какой - либо транзитивности – не негации, но скорее указания на границу, «где совершается отнотологическое решение» . Foucault, Michel: Vorrede zur Überschreitung, in: Foucault, Michel: Von der Subversion des Wissens, Frankfurt/Main 1991, p. 33.
3 Hirt, Günter / Wonders, Sascha: Legenden, die nicht enden. In: Schreibheft. Zeitschrift für Literatur 42 (Nov. 1993), p. 35.
4 Sasse, Sylvia: Texte in Aktion. Sprech- und Sprachakte im Moskauer Konzeptualismus . München 2003, p. 14
5 Sasse, Sylvia/Schramm, Caroline: Totalitäre Literatur und subversive Affirmation. In: Die Welt der Slaven LXII (1997), pp. 306-327 , here p. 308 / 317.
6 Kabakov, Ilya: On the "Total" Installation . Ostfildern 1995, p . 245.
7 Павел Пепперштейн: Словарь терминов московской концептуальной школы, составитель Андрей Монастырский, Ad Marginem , М. 1999, стр. 43.
8 Акция «Золотой Воскресник» из цикла «Комендантская работа» 1982. Из этой же серии «Субботник по закладыванию аллеи «Авангарда» 1983.
* «Комендантская работа» началась в марте 1982 г. В октябре был проведен субботник по посадке «Аллеи авангарда» у дома, в котором я работал комендантом. «Комендантская работа» длилась до 1985 г. В мае 1985 г. был проведен «Золотой Воскресник», во время которого все заборы, скамейки и урны были покрашены в золотой цвет. – А.Ж.
9 Группа «Чемпионы мира» основана в 1986 Гией Абрамишвили, Константином Звездочетовым, Борисом Матросовым, K онстантином Латышевым и Александром Яхниным.
* В начале 1980-х акции по мытью окон и уборке квартир проводил Юрий Альберт. – А.Ж.
10 Группа «Мухомор» (основана в 1978 Свеном Гундлахом, Алексеем Каменским, Сергеем и Владимиром Мироненко и Константином Звездочетовым) проводила аналогичные акции. Wolfgang Weitlaner называет пародированный восторг, заложенный в их работы «инверсией возвышенного». Weitlaner, Wolfgang: Private Umsturzversuche. Zur Strategie des Umgekehrten Erhabenen im Werk des Moskauer Künstlers und Schriftstellers Konstantin Zvezdochetov. In: Gölz, Christine, Anja Otto, Reinhold Vogt(eds.). Romantik – Moderne – Postmoderne. Frankfurt a.M. 1998, pp. 352-386.
(Перевел с английского А.Жигалов)
Статья печатается с сокращениями