TRANSLATION IN ENGLISH TRANSLATION IN ENGLISH
(Высказывания выступающих повторялись Андреем Монастырским через динамик. Отступление от этого режима повтора указаны в соответствующих местах стенограммы).
Г. КИЗЕВАЛЬТЕР: Перед обсуждением я зачитаю маленький текст (Далее - Г.К. и А.М.(через динамик)): Перед тем как приступить к обсуждению просмотренной вами выставки предметов "Категории КД"и прослушанной фонограммы "ЦЗИ-ЦЗИ"мы просим принять во внимание особенности "попугайного” речевого пространства следующего этапа акции. Дело в том, что ваши высказывания будут повторяться через динамики. Поэтому просим сделать некоторое усилие, чтобы войти в этот речевой режим повтора. На слайды можно не обращать особого внимания, так как они представляют собой фрагменты предметов "Категории КД".
Д. ПРИГОВ (АМ): Предметы чего?
Г. КИЗЕВАЛЬТЕР (АМ): "Категории КД", которые лежат перед вами.
ВИКА (АМ): А как это достигается такой эффект? Мистика!
ПРИГОВ (АМ): Мистика!
И. БАКШТЕЙН (АМ): Господа, нам предстоит обсудить то, что сейчас произошло, а также те предметы, которые лежат перед вами на полу и которые являются элементами тех акций, тех событий, которые организовывала группа "Коллективные действия". Это требует от нас особого внимания и интеллектуальных усилий, поэтому прошу быть каждого наготове. Первое слово предоставляется Дмитрию Александровичу Пригову.
ПРИГОВ (АМ): Я не готов взять на себя такую ответственность.
БАКШТЕЙН (АМ): Но почему?
ПРИГОВ (АМ),: А вот почему, когда говорил Гога, там было все хорошо, а тут, когда я говорю...
БАКШТЕЙН (АМ): Вы дайте возможность ведущему отчетливо... (неразборчиво)
А.М.: Я ничего не понимаю...
ПРИГОВ (АМ),: Кто сказал "ничего не понимаю"?
А.М.: Ничего не понимаю...
ВИКА (АМ): Эхо само говорит (смех).
С. ЛЕТОВ (АМ): Кто-то в той комнате сидит и повторяет (смех).
БАКШТЕЙН (АМ): Мне кажется, что...
ВИКА (АМ): Это там попугайчики. Говорящие попугайчики.
БАКШТЕЙН (АМ): Не нужно думать, что слово "попугай"здесь носит иронический характер. Это название того приема, которым пользуется Монастырский, и нам нужно, невнимая, то есть...
А.М.: невзирая...
...невзирая (смех) на этот голос сосредоточиться на обсуждении. На предметах и теме. Вот Вы, Виктория Моисеевна. Ведь согласитесь, что сам прослушанный Вами текст был достаточно необычен.
ВИКА (АМ): Но это как посмотреть.
БАКШТЕЙН (АМ): А как можно посмотреть?
ВИКА (АМ): Вы знаете, есть такой тип сознания, для которого такой текст вполне даже обычный. Например, я сразу вспомнила бабушку моего приятеля, старую еврейскую бабушку, которая рассказывала истории такого типа.
ПРИГОВ (АМ),: Надо сказать, что там одно слово не совпало в повторе.
ВИКА (АМ): Но эхо-то, оно творческое... Значит, эта бабушка рассказывала, например, такую историю. Однажды в нашу дверь позвонили. Я подошла, открыла ее, за дверью никого не было. И представьте себе, ровно через 4 года, 7 месяцев и 12 дней началась война (смех).
БАКШТЕЙН (АМ): И что Вы хотите этим сказать?
РУБИНШТЕЙН (АМ): Что война действительно началась?
ПРИГОВ (АМ),: Нет, то, что через 4 года и сколько-то дней, вот что.
ВИКА (АМ): Нет, о замечательной мистической связи между явлениями, которые устанавливаются носителем определенного рода сознания как бы произвольно - с нашей точки зрения - но в какой-то логике они вполне обоснованы. Ой! (смех. - первый раз начал моргать слайд с лозунгом. - "КД").
БАКШТЕЙН (АМ): А по поводу чего Вы смеетесь, собственно?
ВИКА (АМ): Я как-то ждала на этом экране отражения своих же слов. И вдруг...
ПРИГОВ (АМ),: А почему вот смех не воспроизводится?
БАКШТЕЙН (АМ): Нет, мне кажется, что, конечно, смысл и пафос прослушанной нами речи, этого текста не в случайных совпадениях, которые существуют между событиями нашей жизни и фактами, элементами художественного пространства, которое воссоздается "Коллективными действиями", а смысл в том, что ставится проблема значений, которыми мы нагружаем каждый элемент художественного пространства. Поэтому я хочу обратить ваше внимание на то, что предметом обсуждения должен стать не факт совпадения во всей его удивительности и смехотворности, а сама эта проблема. Мы здесь с вами, как мне кажется, достаточно подготовлены для того, чтобы выйти на этот уровень обсуждения и отреагировать не на отдельные комические моменты прослушанного текста, а на тот, как мне кажется, достаточно серьезный, глубокий и интересный поворот темы, который нам и был продемонстрирован. И в самом деле, то, что мы читаем, видим, обнаруживаем и ощущаем, когда сталкиваемся с произведениями того направления, которое мы знаем в том числе и по работам здесь присутствующих, это, конечно, проблема значения тех элементов, моментов, предметов или всего произведения, с которыми мы имеем дело. Потому что прямого, очевидного значения они не имеют, как мне кажется. И те предметы, которые здесь выстроены, они достаточно амбивалентны, потому что есть какой-то, видимо, абсурд, но тем не менее, мы знаем, что устроители каждый раз могут, либо в самой акции, либо пост-фактум воспроизвести сложную связь и цепочку ассоциаций, которая связывает этот предмет и тот итоговый смысл, к которому все восходит. Поэтому мне кажется...Но при всем этом все достаточно проблематично, потому что получается так, что каждый раз, в каждой акции, в каждый момент и каждый ее участник даже не подозревает о том истинном значении каждого элемента художественного пространства, с которым он сталкивается. И возможно, что такая абсурдизация в себе и не обоснована. На чем, в сущности, строится эта гипотеза? И на чем в этом смысле держится наш интерес или те усилия, которые мы каждый раз затрачиваем, чтобы все-таки довести все элементы действия до какого-то уровня здравого смысла или нашей гипотезы относительно смысла происходящего, смысла эстетического?
ВИКА (АМ): Но мне кажется, что здесь нет противоречия с общей задачей, общей установкой искусства на придание значений, порой весьма неожиданных, определенным объектам и элементам, которые включаются в произведение. Ведь в принципе создатель, демиург обладает свободой придавания или даже навязывания значений, которые ему угодны или которые ему открылись в каком-то его внутреннем пространстве. И подобного рода акции являются как бы демонстрацией, что ли, уже этой, казалось бы, совсем ничем не обусловленной свободы “прилепляния”, внедрения этих значений отдельным элементам. А с другой стороны, мне представляется интересным следующий момент в такого рода объектах, который по видимости является как бы абсурдным, то есть содержащим абсурд, но на деле, с другой стороны, является вообще отрицанием абсурда как такового. Потому что это программный неабсурд. Ибо мы знаем, мы уже выучили, то есть "Коллективные действия"нас приучили к мысли о том, что все, что может показаться абсурдом на первый взгляд, таковым отнюдь не является, поскольку все - ну вот, например, эти часы с ручкой, на которую один, два раза намотана нитка - все это вполне может быть возведено к какому-то рациональному реалистическому значению. Мне этот ход кажется интересным, потому что в искусстве ХХ века очень часто применяется обратный ход. То есть обнаруживается абсурд в чем-то, что здравому сознанию, здравому смыслу совсем не кажется абсурдным. Сиденье, например, семьи за столом или потребление произведения искусства - масса всяких вещей, которые мы знаем по отдельным работам как местным, так и прежде всего, западным. Так вот там ход - вскрытие абсурда в нормальном ходе вещей, а здесь вот интересный ход - вскрытие смысла и значения в том, что по видимости как бы его лишено. Этот ход мне представляется интересным.
БАКШТЕЙН (АМ): Так что же получается? Каждый раз, когда предъявляют предмет, его особенности, его морфологическое строение… и обыденная семантика, она никак не связана с тем восхождением от смысла предмета к смыслу целого? К смыслу замысла? Такая связь, по-вашему, не существует?
ВИКА (АМ): Я не поняла.
БАКШТЕЙН (АМ): Если я Вас правильно понял, то никакие особенности предмета, которые вам изначально предъявлены, будь то циферблат, какие-то надписи или вот эти странные, непонятные по форме вещи, эти их особенности, их строение никак не помогают пониманию. Они нейтральны той процедуре, которую Вы над ними производите?
ВИКА (АМ): Нет, конечно, они несут в себе комплекс значений и для зрителя, который видит их в первый раз. Но при этом я наталкиваюсь внутри себя на некоторое такое непонимание. И получается, что главное действующее лицо - мое незнание, перед которым я оказываюсь. И мне нужно пройти какой-то путь, совместно с авторами, для того, чтобы превратить свое незнание в знание. Иначе я остаюсь на каком-то уровне догадок, предположений, собственных построений. Но я по этому пути могу идти дальше, ведомая авторами.
БАКШТЕЙН (АМ): То есть здесь самым важным является некое исходное, априорное доверие к устроителям. Хотя вот мы помним, что во время акции "Бочка"Вы как бы демонстративно отказали в этом доверии.
ВИКА (АМ): Общая позиция зрителя состоит в том, что он никому ничего не должен, и он никому своего доверия не подарит просто так, ни с того, ни с сего. Его нужно ... как бы...ну...
А.М.: завоевать.
ПРИГОВ: завоевать...
ВИКА (АМ): ....завоевать? Ну, мобилизовать во всяком случае...
РУБИНШТЕЙН (АМ): Организовать.
ВИКА (АМ): Как-то вызвать его в зрителе, как-то расположить.
БАКШТЕЙН (АМ): А чем на этот раз Вас расположили организаторы?
ВИКА (АМ): По сравнению с "Бочкой", на которую я реагировала однозначно, недвусмысленно, в данном случае этой реакции совершенно нет. Я это тоже констатирую.
БАКШТЕЙН (АМ): А может, это объясняется тем, что громкость звучания была не столь велика? Как Вы проводите для себя границу приемлемости происходящего?
ВИКА (АМ): Сейчас еще очень непосредственное впечатление. Мне трудно сформулировать, благодаря чему именно, но может быть, из-за того, что прошлый раз текст был нарочитым повторением одного и того же, лишенного смысла. А сейчас можно было все время следить за переходами смысла. Это была интерпретация чего-то. Всегда можно было вступить во внутренний диалог с тем, что излагал автор.
БАКШТЕЙН (АМ): Но сам повтор достаточно нейтрален и как прием он очень полезен. Почему тогда повтор вызвал такое недоумение? То есть достаточно было понять гипотезу относительно смысла этого приема и тем самым от него дистанцироваться и не переживать неприятных ощущений.
ВИКА (АМ): Но тогда, когда он мне стал понятен в "Бочке", он быстро потерял свой смысл. В то время как то, что происходило сейчас, представало скорее каким-то путем, который смысл терять не может, поскольку он есть некоторое развитие и путь.
БАКШТЕЙН (АМ): То есть Вам хотелось бы каждый раз и в каждом приеме видеть элементы развития, динамику действия?
ВИКА (АМ): Но это уже чисто субъективные факторы, области и поэтому я здесь за свои суждения дорого не возьму.
БАКШТЕЙН (АМ): А вот, Дмитрий Александрович, тут эта проблема очень интересно поставлена. Уровень внимания, который каждый раз поддерживается во время акции, потому что ведь нас ставят каждый раз в ситуацию некоторого испытания и иногда довольно мучительного. На чем же в такого рода ситуации должно удерживаться внимание?
ПРИГОВ (АМ),: Ну, сейчас я более обще скажу. Каждый раз, когда я бываю на акции, потом прихожу либо на зачитку документации, либо на обсуждение, то я узнаю, что, в общем-то, было не совсем то, в чем я участвовал. (смех) Нет, это... Мне кажется, что те обсуждения Ромашко с Монастырским, что нужно какое-то боковое действие, которое бы не замечалось, это излишне. Дело в том, что вся объяснительная структура, которую выстраивает Монастырский, каждый раз оказывается все более и более широкой, она просто необъемлема. Тут уже включены троллейбус, квартира, код. Как бы даже не очень понятно, зачем устраивать вообще конкретное действие, когда в принципе можно выстроить все, что угодно, вовлекая туда все мироздание и каждый раз компонуя его по-разному. Как бы каждый раз - новая акция. И поэтому меня в общем-то в этом деле волнует такая проблема: что за роль отводится участнику, приглашаемому сюда? Он становится либо на уровень предмета... Когда он становится на уровень предмета, ему нужна элементарная комфортная ситуация - ничего больше. Если от него требуется внимание, которое каким-то способом в акции ведется, тогда он действует по элементарным психофизическим законам. Когда человек попадает в ситуацию и чувствует себя предметом, которым бьют, ему ведь не важно, что смыслу, по которому бьют, гораздо больнее - ему тоже больно. Поэтому претензии минимальные. Поскольку смысл выстраивается вообще за пределами этой ситуации. Относительно сегодняшней акции должен отметить, что текст, который был прочитан, он, как текст, совершенно самодельный, и чисто стилистически он мне напомнил работы Рубинштейна, у которого как бы принцип абсолютной беллетризации всего, а здесь принцип абсолютной сакрализации всего. Но как текст - это абсолютно стилистическое действо. Именно поэтому я его с большим удовольствием слушал как кусок текста, пластический кусок. И в данном случае этот текст выделился в самостоятельную совершенно вещь из всего, что делает Монастырский, потому что это было просто литературное произведение, оторванное от всего. Потому что вся объяснительная структура, как показывает Андрей Викторович, может быть перекомпанована и прочее. Стиль сам по себе задавал структуру, композицию, последовательность и драматургию этого текста. Пока вот такие соображения.
БАКШТЕЙН (АМ): То есть Вы считаете, что для участников акции смысла самого участия и смысла происходящего - нет. Ибо он не предполагался авторами, а мог возникать или не возникать сам по себе.
ПРИГОВ (АМ),: Потому что в общем-то основное действующее лицо всегда оказывался Монастырский...
А.М.: Это неправильно...
ПРИГОВ (АМ),: Правильно, правильно, я помню... повторите пожалуйста. Это так. Я помню тот ...
А.М.: Вы упрекаете меня в нарциссизме...так?
ПРИГОВ: Да, единственно - Вы неправильно формулируете, я...
А.М.: Нет, я совершенно правильно формулирую, Вы так и высказываетесь.
ПРИГОВ: Я не обвиняю, я квалифицирую это как нарциссизм. Это небольшая разница.
А.М.: Я отвожу эти обвинения.
РУБИНШТЕЙН (АМ): Разоблаченное эхо.
ПРИГОВ (АМ): А почему это Вы переключились на авторский текст?(смех)
И поэтому я понял, что нужно следить не за действием, ни за чем, а нужно в какой-то мере пытаться поймать фокус зрения Монастырского и как бы его глазами посмотреть, как он там говорил в "Голосах", когда они повторяли с Ромашко этот двойной текст, - что истинно божественное состояние было у него, что как бы он понимал все это действие. И в "Русском мире"- он там видел солнце и истинная точка зрения была как бы у него. Значит, все это действие есть нечто, сконструированное вокруг Монастырского, мистериальное действие с персонифицированным Монастырским в центре, откуда все это и должно быть видно. А все остальное - как бы предметы культа, которым он придает свои значения. В одном действии зрители должны смотреть, в другом все происходит где-то в стороне. Значит, когда приходишь в храм, ты должен концентрироваться не на себе, а на предмете культа и с ним себя идентифицировать. И вот в какой-то момент я это понял и все время пытаюсь понять, какой же основной кайф ловит Монастырский. Этот кайф и есть, очевидно, и структурообразующая, и экзистенциальный, и содержательный центр.
БАКШТЕЙН (АМ): То есть никакого кайфа для зрителей он не оставляет?
А.М.: ... и для себя тоже. (смех)
ПРИГОВ (АМ),: Что такое, совершенно волюнтаризм пошел за стеночкой этой, эхо! Я требую все-таки.....
А.М.: чистоты объявленной структуры...
ВИКА (АМ): Троллейбусный парк.
ПРИГОВ (АМ): Нет, дело в том, что кайф можно найти. Но вообще-то его можно найти везде, в любой ситуации есть какой-то пластический кайф. Но ведь эстетически я могу переживать любую ситуацию, никуда не ходя, ни на Монастырского, никуда. Я сам выстрою себе ситуацию. Если я хожу на акции Монастырского, мне интересно понять их адекватно его каким-то стремлениям. И вот я вычленил этот центр, идентифицируя себя с которым я могу понять смысл и получить тот самый кайф, который он получает.
БАКШТЕЙН (АМ): То есть Ваш кайф как бы отраженный.
ПРИГОВ (АМ),: Очевидно, основной кайф - это вживание в Монастырского. И потом это единственно спасительная ситуация, чтобы не быть им раздавленным.
А.М.: Зачем раздавленным, чем? Не понимаю...
БАКШТЕЙН (АМ): То есть Вы чувствуете мощное давление?
ПРИГОВ (АМ),: Давление ощущается в любом случае, когда ты используем как предмет. Для этого не надо быть Монастырским. Для этого ты можешь пойти и встретиться с любым человеком, который тебя ударит по голове. (смех)
БАКШТЕЙН (АМ): А как Вы отделяете отношение к себе как к лицу и как к предмету?
ПРИГОВ (АМ),: А это я выстраиваю уже по всему творческому контексту этой группы. Я вижу свою роль в акции, вижу объяснение акции. Я вижу, какая роль была мне отведена. Мне была отведена роль именно та, чтобы я смотрел ровно не туда, куда надо. Я использовался как один из предметов.
БАКШТЕЙН (АМ): То есть, Вы, по-видимому, считаете, что в том художественном пространстве, которое образуется, нет места диалогу? Оно недиалогично?
ПРИГОВ (АМ),: Нет, вот я и говорю, если вычленишь точно центр, а я для себя вычленяю его в Монастырском, то в данном случае я уже начинаю ловить для себя кайф.
БАКШТЕЙН (АМ): Только через это?
ПРИГОВ (АМ),: Только через это.
БАКШТЕЙН (АМ): То есть никакой самостоятельной роли участия не предоставляется, а есть только самоценное существование?
ПРИГОВ (АМ),: Ну, это я так себе представляю.
БАКШТЕЙН (АМ): А это относится ко всем акциям?
ПРИГОВ (АМ): Нет, это линия эскалирующая. Начиная с тех акций, которые переместились в интерьер.
БАКШТЕЙН (АМ): Но может быть, это за счет отсутствия загородного поля?
ПРИГОВ (АМ),: Не важно, за счет чего. Мало ли за счет чего. Да на поле в этом отношении еще хуже, потому что там где-то чего-то я обернусь и увижу какого-то человека. Я сам художником буду, сам выстраиваю себе ситуацию.
БАКШТЕЙН (АМ): А Вы видите в этом некоторый умысел или просто случайное совпадение ваших построений?
ПРИГОВ (АМ),: Я так думаю, если следовать объяснениям Андрея Викторовича, что все выведения, которые кажутся случайными, в какой-то системе совершенно закономерны. Когда я попадаю на эту территорию, я принимаю истолкование Монастырского. Я считаю, что все закономерно.
БАКШТЕЙН (АМ): То есть, что в конце концов все имеет смысл, хотя каждый раз, пока мы находимся в рамках этой ситуации, вычленить его конкретно не представляется возможным.
ПРИГОВ (АМ),: У меня даже нет пока такой задачи. Основная попытка - это идентифицироваться с Монастырским. А это - за пределами смысла вообще.
БАКШТЕЙН (АМ): А какие-то предпосылки Вашего собственного поэтического творчества, Ваше отношение к слову, произведению, границам, серии, книге, оно имеет какое-то сходство с этой ситуацией?
ПРИГОВ (АМ),: Дело в том, что здесь позиция как бы полного пропадания в авторе. Вот я забыл как там точно у Мандельштама, что много научившихся читать, но вот Пушкина не умеет читать никто. Получается, что умеют читать - ну, Пушкин, помер, неизвестно, умел ли он читать, а вот только один Мандельштам умеет читать. Но мне претит такая предельно элитарная позиция. Мне кажется, что Пушкин прочитывается на многих пластах. Некоторые прочитывают пласт, что, вот, Женя полюбил Таню. Этот читатель замечательно себя чувствует - там, плачет и т.д. А кто любит изысканную словесность, тот прочитывает изысканную словесность. И вот эта слоистость произведения, его демократичность - мне нравится. А здесь как бы предельная коллапсация в единственной, истинной точке истолкования. Здесь отсутствие пластов вообще, кроме как пропадания в автора.
БАКШТЕЙН (АМ): Потому что нет непосредственной узнаваемости происходящего?
ВИКА (АМ): Вы как бы против элитарности?
ПРИГОВ (АМ): Нет, но я за иерархическую структуру.
БАКШТЕЙН (АМ): Но ведь здесь, по сути дела, сам этот прием ставится на обсуждение, он преподносится как предмет изображения, разве это непонятно?
ПРИГОВ (АМ),: Но ведь я же не против этого, я же совсем про другое. Я просто говорил про один из принципов творчества.
БАКШТЕЙН (АМ): Так здесь Вы отказываете в фактической иерархичности или в самой установке?
ПРИГОВ (АМ): Нет, в самой установке. В какой-то мере как у Хлебникова, скажем. У него пласт "Таня любит Маню"отсутствует и он поэт для поэтов не потому, что его никто не понимал в свое время, а потому, что там этого пласта вообще нет. То есть он поэт для тех, для кого поэзия открывается с определенного уровня.
БАКШТЕЙН (АМ): Но если мы все это делоназываем концептуализмом, то на это есть же какие-то основания. Хотя бы отсутствие изобразительного или непосредственно узнаваемого пласта события - ведь это и является одним из признаков концептуализма?
ПРИГОВ (АМ): Почему?
БАКШТЕЙН (АМ): По крайней мере это входит в замысел, потому что использованные предметы не обладают свойствами узнаваемости. Они каждый раз такие, относительно которых никакой гипотезы, основываясь на обыденном опыте, построить нельзя.
ПРИГОВ (АМ),: Нет, но для меня концептуализм, очевидно, несколько другое. Это взаимоотношение языка описания с предметом описания, и взаимодействие всех языков описания между собой. Дело в том, что Вы как бы пытаетесь вернуть разговор в оценочную плоскость. Я же пытаюсь определить это как феномен без всякого оценочного отношения. Мне это нравится.
БАКШТЕЙН (АМ): Как факт чего?
ПРИГОВ (АМ),: Как факт искусства, наверное, чего...
БАКШТЕЙН (АМ): Которое тем не менее не обладает теми возможно необходимыми смыслами, которыми должно обладать искусство.
ПРИГОВ (АМ): Я просто ответил на Ваш вопрос, когда Вы спросили, какими чертами узнавания должны обладать предметы и аксессуары...
БАКШТЕЙН (АМ): Но где тот необходимый минимум узнаваемости, при котором предметы являются исходной точкой для какого-то художественного события?
ПРИГОВ (АМ): На это я Вам скажу, что все пропадает в Монастырском, и того значения, вот тех пластов, которые я различаю, то есть языков описания - здесь их нет (пауза) ....для меня ...(А.М. не повторил "для меня".- "КД").
ПРИГОВ: Повторите!
А.М.: Повторите!
ПРИГОВ: Нет, для меня!
А.М.: Для Вас!
ПРИГОВ: Нет, для меня!
А.М.: Для Вас...Вот сейчас как раз и демонстрируется язык описания Дмитрия Александровича Пригова...
ПРИГОВ (АМ),: Это я не говорил (смех).
ПРИГОВ (АМ),: Что-то вот энергетийная коллапсация автора в самом себе дает сбои, он наружу выходит....
А.М.: нару-шивает заявленную структуру (смех).
ПРИГОВ: Еб твою мать!
А.М.: Нарушает, еб твою мать, не нарушивает, а нарушает, еб твою мать.(смех)
ПРИГОВ (АМ),: Ну чего Вы ко мне привязались? Вы еще кого-нибудь спросите.
БАКШТЕЙН (АМ): Но мои вопросы ко всем обращены. И я считаю, что все обязаны сказать свое мнение.
(моргание очередного слайда с лозунгом. - "КД")
ВИКА (АМ): Замечательно! (о слайде. - "КД"). Лёль! (К Кабакову - "КД").
БАКШТЕЙН (АМ): Илья Иосифович!
И. КАБАКОВ (АМ): Конечно, можно сказать. Мне очень нравится вся атмосфера и ситуация второй части, обсуждения, которая очень сильно напоминает (НРЗБ)…
А.М.: Кого?
КАБАКОВ: (повторяет) Инвайромент!
А.М.: А, инвайромент!
КАБАКОВ (АМ): Да, инвайромент, где в разных местах единого пространства происходят совершенно самостоятельно закрытые события. Вот в одном углу показывают кино, в другом Лева Рубинштейн сидит и думает, Дмитрий Александрович разговаривает с Бакштейном, лампочка тут зажигается, альбом лежит на столе, рядом сигареты, Игорь сидит с фотоаппаратом - или снимет или нет. В общем, эти вещи существуют раздельно в своей как бы закрытой ауре и представляют собой как бы большой образ космического пространства, где, конечно, каждая планета находится в каком-то взаимодействии со всеми остальными, но тем не менее имеет свои закрытые силовые поля. И, надо сказать, что созерцание этого, я бы сказал, звездного неба с такими планетами и телами, летающими в разных направлениях и с разными скоростями, внушает какое-то замечательное космологическое переживание. Чувствуешь, что мир полон своих орбит, все куда-то летят, а в общем все очень приятно. Первая часть акции - чтение Андрея, производила очень интересное впечатление. Я хочу вернуться к двум комментариям Алика Чачко, которые были высказаны им на обсуждениях "Ольга Георгиевна, у вас кипит!"и произведений Виктора Ерофеева. Он предположил, что и в том, и в другом случае мы имеем дело с актом камлания. С тем, что приближает эти произведения к шаманскому, ритуально-суггестивному действию. И я должен сказать, что впечатление от первой части нашего сегодняшнего торжественного вечера, его, разумеется, главной части, может быть мной проинтерпретировано как состояние, глубоко приближающееся к описанию Чачко. Мы имели огромное воздействие звучащего голоса, который производил необыкновенно мощное суггестивное действие. Я лично находился под огромным воздействием этой суггестии. Дело в том, что - по моему личному опыту - для суггестии чрезвычайно важно именно положение не космического свободного полета разных тел в огромном пространстве, а как раз чрезвычайно замкнутое пространство, наподобие какой-то капсулы, ракеты, комнаты, бочки или, например, автомобиля. Вот мы недавно путешествовали в автомобиле с моим приятелем - и я чувствовал чрезвычайно всепроникающее и могущественное влияние суггестии моего приятеля, соседа, который сидел рядом со мной и воздействовал на меня чрезвычайно мощно. Эти условия закрытого пространства и монотонно, могущественно действующая суггестия, действовавла на меня очень сильно. Надо сказать, что парабола, ритм воздействия у меня всегда одни и те же. После первых нескольких минут, когда я начинаю понимать, что для суггестирующего объекта гораздо важнее сама его мощь и воздействие, когда я это понимаю и чувствую это сильно, я начинаю засыпать и нахожусь в состоянии какой-то умирающей крысы. Но через некоторое время я просыпаюсь как бы в новом состоянии. Я забываю, кто я, зачем я, как я здесь оказался, было ли вчера и будет ли завтра, сколько времени и что будет сегодня и потом. Я нахожусь полностью только в сейчас в состоянии как в зубоврачебном кресле и начинаю понимать происходящее только в качестве пациента. Полный паралич моей субъективной воли, моей реакции и так далее. Я чувствую себя абсолютно как на кресле - психолога, терапевта, гинеколога ли - как угодно. Что он сейчас будет делать - я не знаю. По счастью, Андрей мне не выбил зубы, не ударил и в общем все пронеслось мимо...
Л. РУБИНШТЕЙН (АМ): И не сделал аборта (смех).
КАБАКОВ (АМ): Да, не сделал аборта. Я чрезвычайно благодарен за столь благополучный конец. Я думаю, что это то же, что и при чтении "Ольга Георгиевна, у вас кипит!". Несмотря на страшный мат и разные неприятные слова, все быстро поняли, что здесь кидаться тарелками и палками не будут.
Я просто хочу сказать, что атмосфера суггестивного воздействия может быть чрезвычайно длительная. Любопытно, что при этом состоянии у пациента могут быть самые разные внутренние эволюции, а именно - взлетания, подпрыгивания, даже некоторое ощущение постижения чего-то, открытие каких-то других миров, даже чрезвычайно прекрасных миров. И состояние может быть, конечно, описано как новое, возвышенное, и, ну то, что происходит в психоделических путешествиях, сеансах и входах в какие-то новые эстетические пространства.
Но субъективно должен сказать, что я лично трушу как-то. Трушу вот этого состояния и с долей как бы некоторого восторга жду, когда оно кончится. А вот, повторяю, то состояние, в котором мы сейчас находимся, оно чрезвычайно комфортно. Я чувствую, что я как бы лечу в какой-то гондоле на воздушном шаре. Мне ужасно приятно, что мы здесь все вместе. Вот Рубинштейн сейчас сидит, курит, вот приятно почему-то. И вот мы летим, летим... казалось бы, что такого?... Вот это ощущение, что я нахожусь как бы в двух состояниях: вроде бы приятно, а с другой стороны - ничего не происходит. Надо сказать, что здесь мы вновь возвращаемся к традиционным пространственным акциям "Коллективных действий", где вот эта космологическая атмосфера присутствует в самом идеальном воплощении. Вот лес. Вот поле. Вот Коля Панитков по лесу пошел, ну и молодец, вот Андрей сейчас кувыркается в снегу - как прекрасно, ему, наверное, хорошо. И мне хорошо, потому что воздух хороший, нет ни электричек, ни Москвы.
(повтор кончился).
КАБАКОВ: В ОБЩЕМ-ТО ОПЯТЬ НАСТУПАЕТ ОЧЕНЬ ВАЖНОЕ КОСМОЛОГИЧЕСКОЕ СОСТОЯНИЕ ВЫДЕЛЕННОСТИ, ВЫЧЛЕНЕННОСТИ. НЕОБЫКНОВЕННОЕ ВНИМАНИЕ К РЕАЛЬНОСТИ ЖИЗНИ УДВОЕНО. И В ТО ЖЕ ВРЕМЯ НЕТ НИКАКОЙ ТЕРАПИИ, СУГГЕСТИИ, ПОЛЕТА И ДРУГИХ ВАЖНЫХ, НО ПОДОЗРИТЕЛЬНЫХ ВЕЩЕЙ.
БАКШТЕЙН: ТО ЕСТЬ У ВАС ЧУВСТВЕННАЯ РЕАКЦИЯ, НЕ ОПОСРЕДОВАННАЯ .
КАБАКОВ: ДА, НЕОПОСРЕДОВАННАЯ.
(А.М. выходит из-за экрана).
БАКШТЕЙН: ЕСЛИ Я ПРАВИЛЬНО ПОНИМАЮ ЭТОТ ЖЕСТ, ТО ОН ОБОЗНАЧАЕТ КОНЕЦ?
ВИКА: КОНЕЦ СВЯЗИ.
А.М.: КОНЕЦ В ТАКОМ РЕЖИМЕ, А ДАЛЬШЕ МОЖНО И ПРОДОЛЖИТЬ, КАК УГОДНО.
КАБАКОВ: АНДРЕЙ, НО ВЕДЬ БЫЛО ЗАПЛАНИРОВАНО КАК РАЗ ОБСУЖДЕНИЕ ЭТИХ ПРЕДМЕТОВ?
А.М.: ЗАПЛАНИРОВАНО БЫЛО РЕЧЕВОЕ ПРОСТРАНСТВО "ОБСУЖДЕНИЕ".