Выйдя из метро Алексеевская в 12 часов, я увидела «группу» участников акции, именно так, как я ее себе и представляла. Перед ротондой станции метро на солнышке стояло несколько человек ничем особенным не выделяющихся, если только особенной сплоченностью. Я поздоровалась со всеми, и Андрей Монастырский сразу предложил Юре Лейдерману, взяв меня, Влада Егорова и Максима Крекотнева, поехать на место. Юра быстро поймал машину и сев на переднем сидении, показывал водителю дорогу по распечатанной, видимо, с компьютера, карте проезда к полю, на котором должна была состояться акция. Я, Максим и Влад сидели на заднем сидении и говорили о видеоарте, точнее о немецком видеоарте. Этот разговор издалека настраивал нас на предстоящую акцию, ведь еще на вернисаже в РГГУ на открытии выставки Никиты Алексеева Сабина сказала, что привезла из Германии немецких романтиков для акции. Я запомнила эту ее фразу, но тогда еще не понимала ее значения, ведь название акции пока еще не было заявлено.
Благодаря навигаторству Юры и дружеской беседе мы быстро домчались до места, вышли из машины и оказались на размокшей под весенним солнцем деревенской улице. Наше внимание сразу поглотили стоящие на ней дома, больше напоминавшие замки, правда, судя по архитектурным решениям, их владельцы не были аристократами. Конореешный рай за высокими заборами оглашал звонкий лай сотни собак. Кажется, у каждого замка было не меньше трех собак. Но настроение у меня было чудесное, и в голове сразу появилась простенькая рифма:
Буржуазный рай
Поглотил лай.
В конце улицы на краю поля мы увидели небольшую группу и сразу признали в ней «своих». Подойдя ближе, мы увидели стоящего как царь горы на небольшом пригорке Михаила Рыклина, Машу Сумнину и студентов, имена которых я, к сожалению, не знаю. С Машей мы обсудили звонкий лай собак, и она обратила мое внимание, как наиболее рьяные собаки подпрыгивают над двухметровыми заборами. Вместе мы порадовались, что хорошо, что собаки не летают как птицы.
Постепенно к нам присоединялись и другие участники акции. Все мы были заняты одним делом – накручиванием на ноги бахил из полиэтиленовых пакетов для мусора. Это было увлекательное занятие со своими условиями игры (задача создать нечто хорошо защищающее от промокания, сочеталось с задачей найти оптимальное конструктивное решение бахил). Но меня больше увлекла неожиданная форма огромных пакетов и, несмотря на рекомендации присутствующих обвязать всю развивающуюся клешами красоту скотчем, чтобы не порвались бахилы (особенно это советовал Андрей Монастырский), я предпочла не портить их огромные складки. Безусловно, я поддалась романтическому порыву и чувствовала себя не меньше чем китайским самураем, так как созданная мною модель бахил предполагала, что я буду поддерживать их руками, и каждый раз, совершая шаг, совершать неестественное движение, описывая ногой полуокружность над сугробами.
Итак, все собрались, обвязались бахилами, и двинулись к лесу. По дороге нам попадались странные следы неведомых и загадочных для нас лесных животных. Мы строили догадки: вот это, видимо, лось – большие копыта, а это, возможно, кабан. А может тоже лось? Диана Мачулина сказала, что такие раздвоенные копыта должны быть у кабанов, и мы с уважением посмотрели на отпечатки в снегу. Но тут выяснилось, что мы идем не туда. Мы развернулись и посеменили обратно. Мне очень хотелось говорить по-японски. Но в голове крутилась единственная известная мне китайская фраза. Вопрос: Ни хау ма? Ответ: ВОТ хи хау. Что означает: не хотите ли чаю? – да спасибо большое.
Но вот мы вернулись на правильный путь и стали углубляться в лес (до этого мы бежали по самой кромке леса). Я оказалась одной из первых в нашей растянувшейся цепочке, потому что в этот раз Андрей Монастырский пригласил очень много участников. Но первым было идти очень сложно. В непротоптанном снегу следы самых первых чернели глубокими дырками. Я шла «след в след» и это странное занятие, когда нужно попасть ногой в уже существующую лунку от следа другого, поглощало меня полностью. Я шла не среди самых первых, где-то 5-ой - 7ой (некоторые, кто шел впереди меня, иногда отставали). Наш вперед ведущий тоже менялся. Кажется, в какой-то момент им был Лейдерман, но он очень быстро заныл, потом Альберт. Он держался стойко и героически, это несомненно. Мы с Дианой, которая некоторое время шла впереди меня и мило предупреждала о каждой хлесткой веточке, обсуждали качества художника Юрия Альберта, которые делают его особенно достойным впереди идущим. Я припомнила его работы кровью и пеплом, это, как и освоением снежной целины, подтверждало героический характер Альберта. Диана же, напротив, предположила, что Альберт достойный впереди идущий, так как именно ему принадлежат письма Ван Гога, написанные азбукой Брюгеля. Это действительно была красивая ассоциация. Я не могла не восхититься, и наш путь приобрел в моем сознании несколько другой оттенок. Кажется, какое-то время впереди идущим был Вадим Захаров. Но он был слишком горяч для этой роли. Его все время заносило. Он летал как настоящий китайский самурай в современных блокбастерах на историческую тему. Молниеносно проносился он по чистому нетронутому снегу, нырял под завалы сухого, поваленного бурями и ветрами леса, уносился куда-то вдаль, то вправо, то влево и все время фотографировал. К его танцу иногда присоединялась Юля Овчинникова. С огромной видеокамерой она была менее динамична, чем Захаров, но, так же как и он, нередко вставала на одинокую дорогу стороннего наблюдателя – летописца.
Некоторое время я шла в цепочке между Дианой Мачулиной и Максимом Крекотневым. Потом Диана тоже спрыгнула в бок и прицелилась фотоаппаратом. Скоро мы ее потеряли, и впереди меня оказался, на какое-то время, Миша Рыклин. Но он ушел во вперед идущие, сменив уставшего Альберта. Позади меня в какой-то момент оказался Андрей Монастырский, который опять что-то заметил мне о непрактичности моих бахил и они тут же зацепились за сучок под его строгим взглядом, и порвались. В это время я была уже далеко не в первых рядах и тропинка в середине цепочки приобретала вполне законченный вид. Она была аккуратно и основательно утоптана и даже очень сильно скользила, так как снег был мокрый, а мы все были в полиэтиленовых бахилах. Мне по этой скользкой дорожке было идти намного труднее, чем прыгать по глубоким лункам в снегу. Лунки, как лыжные крепления удерживали мою ногу и помогали держать равновесие, в то время как на скользкой дорожке приходилось все время балансировать. Поэтому я постаралась оказаться поближе к впереди идущему.
Вообще по дороге меня больше всего поразило, что в зимнем лесу очень много зелени. По краям тропинки я видела зеленый мох, траву, пробивающуюся из-под снега возле стволов деревьев, и даже молодые листочки папоротника на пеньке. Когда мы проходили мимо примятого снега, где, видимо, некогда купался лось-кабан, Сережа Загний, запыхавшийся, раскрасневшийся и уже практически обнаживший свой композиторский торс, выдвинул Андрею ультиматум, что за истязание публики он отказывается от звучания его музыки во время акции. Но Андрей сосредоточенно шел вперед и ничего не ответил. Шли мы уже довольно долго и дорога поэтому приобретала особое значение. Это уже был не просто путь от точки «А» в точку «В», нет, бесконечно длящийся путь перестает вести куда-нибудь, он становиться самодостаточным ритуалом, который все мы смиренно совершали. В свое время я написала статью, которая не была опубликована, в ней я пыталась анализировать феномен дружбы в рамках неофициального искусства. Статья начиналась пространным вступлением о тропинках. Тропинка в моем тексте метафорически определяла пространство дружбы. Возникновение тропинок я связывала с тем, что у некоторых людей сходные интересы и поэтому их пути совпадают. Причем в отличие от проспектов, автострад, широких и узких улиц, которые, безусловно, выражают так же определенные социальные связи и сообщества в пространственных координатах, тропинки проявляют неформальные интересы людей и пропадают, когда эти интересы меняются, или друзья разъезжаются.
Возможно, я нарушаю последовательность, но разгоряченная, увлеченная тяжелым пионерским прохождением по целине нетронутого цивилизацией леса, я теперь не могу с точностью воспроизвести последовательность событий в пути. Сначала мы шли по просеке до перекрестка. Эта дорога показалась очень длинной, и два раза мы уже готовы были признать, что достигли его, но Андрей говорил, что это, де, еще не тот перекресток и надо идти дальше. Когда мы, наконец, дошли до того перекрестка, о котором говорил Андрей, мы увидели верстовой столбик и сразу поняли – вот это уж точно перекресток. Дальше Андрей был не уверен, как лучше идти. Пройти по перпендикулярной дороге и потом, обогнув оставшийся кусок леса, выйти на поле. Нет. Мы выбрали прямой путь по просеке, по которой точно никто не ходил с прошлого года, и начали дальше прокладывать свою особую тропинку. Через некоторое время путь нам преградил непреодолимый завал поваленных бурей сухих деревьев. Разведка Вадима Захарова показала, что пройти сквозь него нельзя и придется обходить. Обход оказался длинным, поваленные деревья все дальше уводили нас вправо и когда мы, наконец, добрались до края валежника (?), нам пришлось возвращаться опять на просеку, чтобы не сбиться с верного направления. Под конец, когда впереди забрезжил просвет между деревьями, я почувствовала усталость.
Тут мне стали являться стихи, причем очень известные, но не одной рифмы я до конца не помнила. Относительно пути, например: «земной свой путь, пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу», эта строка вспомнилась мне, когда я поняла, что придется возвращаться так же долго, как шли вперед. Еще я пыталась вспомнить стихи о сумрачном лесе и свете, который обычно появляется в конце тяжелого пути…. Но несмотря на то, что подобных стихотворений много, я, видимо из-за усталости, не припомнила ничего, лишь выйдя на середину поля, где наш долгий путь, наконец, завершился, я упала в снег, распахнув навстречу небу и облакам руки. Но остальные участники акции уже подтянулись, и созерцать «Небо над Аустерлицем» в их присутствии было невозможно. Так что я очень быстро была извлечена из сугроба.
В это время Андрей Монастырский и Сергей Загний установили на картонной коробке серебряный магнитофон и включили его, правда, я не помню, чтобы сразу появился звук. Он появлялся потом спонтанно, и неожиданно пропадал.
Я все еще была в чудесном неведении относительно предстоящего события. Это особо сладкое чувство ожидания, когда должно что-то произойти, и все сенсоры твоего восприятия обостряются, приходят в напряжение и ты, как дикий зверь на охоте, замираешь в засаде, чтобы поймать эстетическое переживание, которое так долго преследовал, за которым ты так долго гнался сквозь чащу, вот сейчас оно должно случиться.
Когда все участники акции собрались в центре поляны, Андрей указал на кривую изогнутую березу и все двинулись к ней. Андрей Монастырский, Лена Елагина и Коля Панитков возглавили движение к лесной опушке. У березы из сумки была извлечена гравюра, два гвоздя и веревка. Гравюру Коля прибил аккуратно к березе, и в нижнем углу картонки была пропущена сквозь дырочку веревка, свисавшая почти до земли. Все смотрели на портрет и пытались угадать, чье это изображение, но кроме взбалмошной версии Юли Кисиной, что это Джордано Бруно, других вариантов не последовало. Андрей сказал, что у первого портрета нам надо всем сфотографироваться. Мы сфотографировались и двинулись дальше по опушке. Вдруг траектория нашего движения, совершаемые нами действия стали совершенно мне понятны, как на ладони, как с центра поляны, можно было себе представить, что теперь мы будем идти вокруг поляны и вешать портреты немецких романтиков на приблизительно одинаковых интервалах. Это понимание разорвало мою связь с происходящими событиями, и я предалась собственным размышлениям, оказавшись где-то в конце нашей группы. Кроме меня, от основной группы отстала Сабина. Столкнувшись с ней на мокрой проталине, я поинтересовалась, что она думает про веревку. Не кажется ли ей, что этот элемент отсылает к другим акциям КД. Сабина сказала, что, видимо, это ничего определенного не значит, потому что в акциях КД веревка встречается часто, и она, Сабина, здесь стоит потому, что хочет услышать музыку. Сабина спросила меня, слышу ли я музыку? Я ничего не слышала, но только теперь я заметила то напряжение, с которым Сабина прислушивалась к горизонту. Я отправилась вслед за остальными, продолжая размышлять о веревке.
Веревка - в корзинке.
Прогулка – к тропинке.
В акциях КД веревка действительно встречается часто, и это действительно символ масштабного характера, как например поле или группа людей. О тех связях, которые можно было бы объяснить веревкой как связующей нитью, мне думать не хотелось: как-то это на поверхности. Мне хотелось проникнуть глубже в суть веревки. Я вспомнила, что веревка так же встречается в работе Андрея Монастырского, которая была выставлена на выставке «В гостях у сказки» и которая теперь висит у меня дома. Я не помнила точно стихи Андрея на той работе, и остановилась на том, что сравнила веревку с тропинкой, которую мы протоптали и кусочки которой теперь вешали около каждого портрета немецкого романтика. Поднявшись мысленно над полем, я увидела его как шарик на веревочке, или на как лоно на пуповине. Второй образ показался мне более продуктивным, ведь теперь можно было предположить, что мы не просто развешиваем на поляне изображения, что это не просто «аллея немецких романтиков», хотя правильнее было бы сказать «поляна немецких романтиков», это ритуал осеменения немецким романтизмом поляны. Возможно, и ростки будут. Хотя без сомнения слово «будут» здесь не очень уместно, потому что когда речь идет о мифе, то в нем всегда - вечность. Поэтому ростки как бы уже тоже присутствуют. И ростки эти – современное искусство вообще, в глобальном понимании, и группа КД в нашем конкретном случае, и те личные связи и истории группы КД, московского концептуализма с Германией, ведь многие художники, входящие в круг московского концептуализма, НОМЫ, уже давно живут между Россией и Германией. Вот автор термина «московский романтический концептуализм» Борис Гройс, к примеру.
Романтики были первыми художниками в современном смысле, они отказались от трансцендентности идеализма классического искусства в пользу трансцендентности субъективности. Но вот наша группа просочилась сквозь тропинку-веревку-пуповину на эту безымянную в размерах галактики поляну, возможно, в момент проникновения в реальность природы произошло смещением во времени, и теперь мы все вместе коллективно экспонируем портреты великих немецких романтиков на березах вокруг поляны. Кроме нашей небольшой группы, случайных лыжников и кабано-лосей нашу выставку увидит еще этот вездесущий и всезнающий взгляд, присутствие которого я чувствовала все время, пока мы медленно шли вслед за Андреем, Леной и Колей, развешивающих портреты.
Когда мы добрались до половины поляны, я плелась в конце и практически не принимала участие в коллективной игре «узнай романтика». Но именно здесь, на половине пройденного пути я вдруг услышала звуки, доносящиеся из магнитофона, стоящего в центре поля. В самом конце круга, когда нам осталась лишь восьмушка пути, наша группа разделилась на две. К первой относились Андрей, Лена и Коля, которые вешали портреты, и документирующие процесс Юля Овчиникова с Вадимом Захаровым (возможно, там был еще кто-то). Остальных от них отделили подснежные воды: опасаясь промокнуть, к этому времени уже очень уставшая группа наблюдателей, срезала дугу, и, заняв наблюдательную позицию недалеко от центра поляны, где стоял магнитофон, из которого не доносились звуки, разбившись на небольшие группы, делились своими впечатлениями. В какой-то момент я столкнулась на узкой тропинке, переходя от одной группы к другой, с Юлей Кисиной. «Ага», сказала я, «а Вы недавно в галерее Гельмана вызывали дух. Как все прошло?» Мы разговорились с Юлей о духах, она поведала о своей тайной мечте, чтобы ею кто-то управлял и давал ей задания «оттуда», какие выставки ей делать. Идея мне показалась вполне оригинальная, единственно, что духовное искусство после выставки «ВЕРЮ» вызывала у меня раздражение. Хотя, если говорить об искусстве как о явлении вечном и бесконечном, наверное, в этом есть свой смысл. Общение с художниками, независимо от того, живы они, или умерли – это, на мой взгляд, правильная позиция. Единственное, антураж потусторонней жизни, которая мне лично кажется все же не первичной, а лишь отражением нашей жизни, с эстетической точки зрения меня не прельщает. И я даже согласна взвалить на себя ту непомерную ношу, которую первыми взялись нести романтики, настаивавшие на свободе личного выбора судьбы и полной за нее ответственности. Ох, не легкая эта ноша, и, конечно, если есть на небесах голос, который тебе все скажет, как поступать и что делать… это очень заманчиво в минуты отчаянья. Но тут я увидела дымок, просачивающийся сквозь деревья, и мое любопытство увлекло меня к нему. Это оказался дымок от костра, который из мокрых веток сумел соорудить Сергей Калинин, чтобы немного согреть Диану Мачулину. Они, как промокшие воробушки, грелись у его скудного пламени и снег внутри их бахил подтаивал… Решив, что сейчас не время таить, я вновь выскочила на поляну, где Андрей Монастырский уже завершал акцию, забрав с центра поля магнитофон. Мы все двинулись в обратный путь. Возвращение с акций КД, на которых я бывала, обычно не совпадало с той дорогой, по которой мы шли на акцию. В этот раз мы возвращались точно по той же тропинке, наслаждаясь проделанной коллективной работой по ее созданию. Тропинка скользила как хорошо наезженная лыжня и иногда в ее глубоко очерченном русле в центре появлялись рифы несмятого снега, разделяя ее на две тропинки (это особенно делало ее похожей на лыжню). Мы шли бодро и параллельно по цепочке от начала группы передавали магнитофон, из которого доносилось обсуждение Андреем Монастырским и Колей Панитковым предстоящей акции (с которой мы теперь возвращались). С конца нашей цепочки к началу двигалась коробка. Мы шли с Дашей и подсчитывали, что эти два предмета должны совпасть на нас, но они мягко разминулись. Прежде, чем я получила коробку, я уже передала магнитофон назад (совпадение произошло прямо за моей спиной). Где-то в середине пути мы еще раз сфотографировались, всем были розданы портреты романтиков и кусочки веревки, а коробка была прибита Колей Панитковым высоко на березе.
Вернувшись из леса в лающий рай, мы начали срывать с себя бахилы. Строгий бюргер, выглядывая из-за шторы с балкона третьего этажа, указывал на бак из-под мусора, и требовал, чтобы мы запихивали бахилы внутрь. Все быстро расходились под собачий лай. Я неожиданно вспомнила последнюю выставку Вадима Захарова, в витиеватом названии которой было посвящение московскому романтическому концептуализму. На его выставке тоже стоял страшный лай. Кажется, этот лай символизировал на выставке Захарова рефлексию, а возможно и персонально Бориса Гройса. Я не очень поняла, но это совпадение показалось мне забавным. Вряд ли Захаров знал, что по дороге на поляну на акции КД будут лаять собаки… Я поделилась своим наблюдением с Максимом Крекотневым и Владом Егоровым, но они не были на этой выставке Захарова.
Возвращаясь, мы, как и многие другие, заглянули в местный магазинчик, который потряс меня до глубины души. Лейдермана, например, он не впечатлил, он сказал, что он видел подобный дизайн где-то в бедных кварталах Нью-Йорка. Но для меня магазин, в котором все витрины и продавец отделены от покупателей внушительной решеткой, был откровением. Мы практически без особого труда нашли мост через МКАД, и пробрались по запруженному тоннелю в Москву, где очень быстро обнаружилась маршрутка до метро.
Для меня эта акция КД оказалась более всех остальных погруженной в социальное пространство. Край деревни, где мы начали и закончили свой путь, стал ярким контрастом нашему героически - метафизическому действу. Кажется, в моем представлении о романтиках, которое, безусловно, было сформировано на школьных уроках по литературе, этот контраст между бюргеровским райком и устремлением романтиков в заоблачные дали духовной жизни, был основной темой. Но вот другая тема, с которой в моем сознании связаны представления о романтиках – одиночество, оказалось за рамками нашего пути. Мы не были все же романтиками в этой акции, а лишь наблюдателями небольшой частички истории портретов немецких романтиков. Их одиночество началось в тот момент, когда мы отправились в обратный путь. Лай собак и одинокие портреты немецких романтиков на огромной белой от снега поляне – видимо, это самая яркая картина, которая осталась позади меня и в моем сознании, свидетелем которой я не являюсь, но очень ярко представляю себе эту картину.