Михаил Сухотин

«ДЕТСКОЕ-ВЗРОСЛОЕ» В РАННИХ СТИХАХ ВС. НЕКРАСОВА

Отношения ВН с детской литературой завязались с самого начала его творческого пути, и, так или иначе, возникали на разных его этапах вплоть до последней подготовленной им к изданию книги «Детский случай». Отношения долгие, но наглядные. А сегодня уже и исторически-показательные для общества в целом.

     За 30 лет до перестройки, если не считать институтской газеты и одного коллективного сборника детских стихов, составленного им самим[1], стихи ВН в СССР были опубликованы всего 3 раза: в 1962 г. – 10 стихов в книге-ширме «7 машин» (М, «Детский мир»)[2], стихотворение «Темнота, в темноту / Опускается пыльца» (М, сб. «Час поэзии», 1965) и 2 стиха «Пёс завыл» и «Относительно небес» (ленинградский журнал для детей «Искорка», 1970, №10). Стихи двух последних из названных здесь публикаций, как и почти все из коллективного сборника – самые ранние («Темнота, в темноту», например, написано в 57 г., и входит в тройку или пятёрку самых первых «своих» стихов ВН). Но, несмотря на то, что к 70-м годам у него был уже немалый архив собственных стихов,  для «детских» публикаций ВН неизменно предлагал именно эти, ранние. Он неоднократно предлагал их в разных подборках и сочетаниях и в издательство «Малыш», где с 67 г. 10 лет работал рецензентом и которое после книжки-раскладушки «7 машин» 62 г. 15 лет отказывало ему в публикации. В 76 г. в издательстве «Детская литература» вышла книга «Между летом и зимой», составленная ВН из подборок детских стихов 34 поэтов (включая его самого), рецензированных им в своё время и отклонённых «Малышом». А в 77 г. ВН подвёл итог своей работы в «Малыше»: в письме, написанном гл. редактору Игорю Боронецкому, сообщая о том, как положительно была принята и читателями и критиками книга «Между летом и зимой», он пишет об абсурдности своего положения «начинающего» поэта с 15-летним стажем отказов в публикации, просит определить и высказать наконец отношение издательства к своим «детским» стихам. Своего отношения к детской поэзии ВН не скрывает: в том же письме он пишет о своей первой «детской» публикации, когда редакторы «Детского мира», одобрив его ранние стихи, советовали ему научиться писать «настоящие» детские:

     «Книжка-ширма «7 машин», вышедшая в «Детском мире» в 1962 г., как мне кажется, кое-чему меня научила. Не то, чтобы она выглядела какой-нибудь заметно плохой. Как будто нет. Но она явно и безнадёжно отличалась в худшую сторону от тех самых стихов, с которых всё началось (от ранних – М.С.). Именно эта книжка – каноническая ширма с картинками и подписями и была написана стихами, несомненно, ненастоящими, хоть и были стихи эти редакторами одобрены… мнение, что после Чуковского детскими стихами могут, будто бы, считаться только стихи, написанные специально для детей, - …весьма распространённое. Но это-то и плохо, по моему глубокому убеждению. А лозунг «Писать стихи специально для детей» на практике почти всегда означает «Писать специально для детских изданий». Согласитесь, что тут есть кое-какая разница. И ребёнка, между прочим, чересчур долго держать на одном только специализированном, протёртом и переваренном детском питании нельзя: чего доброго, захворает…

     …вопрос это принципиальный,… и с того самого своего первого опыта, с 62 года  я   в п о л н е   с о з н а т е л ь н о   с т а р а ю с ь   н е   п и с а т ь   н и ч е г о   с п е ц и а л ь н о   «д е т с к о г о», а предлагаю обычно свои стихи из числа написанных попроще, языком сравнительно более близким к привычному языку детской поэзии».

     «Стихи попроще» - это уже отмеченные ранние, в основном написанные в конце 50-х- начале 60-х  стихи, которые вошли в самиздатский сборник «Стихи о всякой любой погоде», те, что сам Всеволод Николаевич часто в разговоре называл «о природе-погоде».          

     Так что же делает поэзию детской? Близость к фольклору, откуда Чуковский  извлёк «живую органическую форму» («От двух до пяти»)? Но сам-то фольклор – поговорки, считалки, присказки – это что, только для детей? Мы с друзьями и сегодня, нет-нет, да и вспомним  безавторский фольклор наших школьных лет: анекдоты, коллажи из хрестоматийных текстов, чёрный юмор, перевранные цитаты. Или, может быть простота, желание играть – специфические детские качества? Впрочем, у кого-то они, наверное, стираются с возрастом. И стираются культурными автоматизмами, точней, специфическим  отношением к культуре[3]. Тогда, глядишь, и детское в искусстве станет чем-то специфическим, «специально детским»[4], как писал ВН. Наверное, детской поэзию делает честный, доверчивый к самому себе взгляд, взгляд открывателя, ещё не пользователя. Взгляд ребёнка во взрослом. Автор смотрит на то, что его окружает через своё детство.

     Так, например, написана книга «Как живёте» Кушнера, не раз читанная нами, родителями, не только своим детям, но и друг другу. Так в 73 году был составлен и «Лес дремучий» Вс. Некрасова и Сергея  Иванова. Именно составлен, потому что представляет собой последовательное чередование ранних стихов ВН с прозаическими фрагментами – сценками из обыденной жизни ребёнка на даче в Малаховке. Проза связывает между собой стихи в едином рассказе, оттеняет в них обиходную лёгкость речи. Но происхождение «Леса дремучего» -  вынужденное. ВН просил об этом Иванова, в очередной раз надеясь, что хоть таким образом его стихи смогут достичь читателя: незадолго до этого в «Малыше» ему посоветовали внести в подборку «элемент сюжетности». Книга была принята на рассмотрение, но в издательский план так и не попала.

     И вот удивительна здесь эта амбивалентность. Эти ранние стихи, «Дятел / Бил», «Ветер / Ветер, ветер», «Лес и лес / И лес и лес», «Дождь и дождь», «Утром у нас / Чай с солнцем», «Тише / Тише», которые многие привыкли воспринимать как вполне взрослую лирику, оказываются стихами о себе-дошкольнике, живущем в подмосковном посёлке. Их образы, увиденные детскими глазами, остались теми же, и по прошествии многих лет открываются заново поэту и читателю[5]. Точно так же целый ряд стихов, даже и не входящих ни в «Лес дремучий», ни в «Стихи о всякой любой погоде» и находящихся среди «взрослых», изначально мыслились автором в детском контексте («Буква Т»[6], «Сизый как на кухне», «Ёлки / Ёлки / Ёлки / Ёлки» с подписью «из детства»[7] и др.)

     Однако и наивным искусством их не назовёшь. Как-то раз в беседе о непосредственности «детского» реагирования в «Цветики увяли / Листики опали»[8] Е. Кропивницкого Некрасов отвечал, что «наивность» - это здесь только кажется. На самом деле стихи Кропивницкого очень «сделанные», за ними стоит серьёзная выучка. И ещё сказал, что грань между «непосредственным» и «мастерским» в этом искусстве, близком примитивизму, и есть самое в нём интересное.

     Вспоминаю об этом, когда читаю ранние стихи самого ВН. Их ситуация, как правило,  ещё - в них и только в них самих, ещё не вышла за пределы текста. Они очень просты и естественны, как может быть естественным детское зрение. Но как тщательно они выверялись, какую роль играет в них нюанс! Своё первое стихотворение «Под ногой от порога» (57 г.) ВН впервые помещает только в 4-й самиздатский сборник «Новые стихи Севы Некрасова» (65 г.) Помимо черновой проработки текста, он попадает в несколько рукописных сводов стихов, которые ВН периодически составлял. Так последовательно менялись варианты этого стиха:

1.     Под ногой от порога

        Шевелится листва

        …………………………….

        Наш фонарь

        Другой фонарь

2.     Под ногой от порога

        Чувствуешь что листва

        ………………………………

        Наш фонарь

        Другой фонарь

3.     Под ногой от порога

        Чувствуешь что листва

        ………………………………….

        Тот фонарь

        Другой фонарь

4.     Под ногой от порога

        Чувствуешь

        Что листва

        Тут должна быть

        Дорога

        Там должна быть

        Москва

        Темнота

        Нежилая

        Дождевая

        Тишина

        Окликает

        Дальним лаем

       Один фонарь

       Другой фонарь

     По-моему, хорошо видно в каком направлении они менялись. Хотелось, сохранив психологию образа, изменить его технически: увести стих от регулярности к ритму живой разговорной речи. Сам он писал об отношении своих ранних стихов к советской поэзии: «Пусть моё движение искусственное, пусть полупродуктивное, но оно точно отбрасывает эту липкую гадость, может, стихи вылезают оттуда неуклюже, может, ещё не отряхнулись, но они всё-таки вылезли, и они сами по себе – несколько слов, которые живут и могут жить» (журнал «Зеркало», №24, 2004, с.112, Тель-Авив). «Липкость» (как и «вязкость», «инертность») – это определение, часто связывалось в речи ВН как раз с регулярностью стиха «советской выработки».

     «Темнота / Нежилая // Дождевая / Тишина» - из этих 4 слов вырастает живой, «дышащий» пейзаж с очень точными и фактурными сенсорными координатами (интересно, что когда ВН писал его, он болел гриппом с высокой температурой, а это может сопровождаться обострением сенсорного восприятия). Образ стиха создаётся на ощупь, на слух и на глаз. Но это не «половодье образов и чувств», как писал о поэзии Пастернака Мандельштам, а очень метко выстроенное пространство, с заданной относительностью дистанций («дальний», «окликает»). Вообще взвешенность, пропорциональность, чувство меры играют здесь решающую роль: одно лишнее слово могло бы всё разрушить. Такая экономная уместность каждого слова в стихе как раз и создаёт уместность в его пространстве и читателя с автором, открывает нам его[9]. Устройство этого стиха, состоящего из простых, но необходимых на своих местах «всего нескольких слов», противопоставленных литературной фальши, можно было бы сравнить, например, со строительством пчелиных сотов, тоже своего рода оптимально ёмким пространством жизни. Вообще не «минимум материала» или «минимум действий» (как писалось уже в связи с поэзией ВН), но минимум, то есть, попросту, ноль-фальши самых насущных слов и высказываний и умение создать такой контекст, ситуацию, в которой они проявят себя максимально ёмко по смыслу – особое свойство поэзии Некрасова. Думаю, множество стихов ВН на общественно-политические темы обязаны ему не в последнюю очередь. И оно, это свойство, прослеживается уже в этом первом (или втором) его стихотворении.

     Но автор счёл возможным опубликовать  его только спустя 8 лет после его первой редакции!

     Ещё одно малаховское стихотворение, находившееся в работе тогда же или даже раньше, чем «Под ногой от порога», «сей час / зарастает всякий просек» (56 г.), тоже очень тщательно переписывалось. И в нём тоже отрабатывалась, нащупывалась прежде всего новая техника. В окончательной редакции первого четверостишия заметен тот же уход от монотонности 4-стопного хорея:

1.     В этот час в этот час

        Зарастает всякий просек

        Сумрак движется на нас

        Словно хвоя сотней сосен

        ………………………………………

2.     Зарастает в этот час

         Первый просек, третий просек

         Лезут сумерки на нас

         Словно хвоя сотней сосен

        ………………………………………….

3.     сей час

        зарастает всякий просек

        осыпается на нас

        хвоя с сосен

        побродячие кусты

        заступают все пути

        где останется белёсо

        там не небо

        там берёза

        это лес

        это весь

        лес порубленный воскрес

        слышно садик с танцами

        он

        напротив станции

     До первой публикации этого стихотворения в институтской газете МГПИ им. Потёмкина «За педагогические кадры» (23 октября 59 г) в нём решался вопрос композиции. Второе двустишие (про сосны), третье (про кусты) и следующие строки про берёзу несколько раз в черновиках менялись местами: по-видимому, хотелось избежать повторяемости женских или мужских окончаний в соседних парах рифмованных двустиший, тоже регулярности своего рода.

     Составление «Леса дремучего» имело вспомогательную цель: нужно было помочь публикации стихов. Предполагалась даже замена одних - другими, если издателям «Малыша» какие-то отдельные стихи почему-то не угодят. Но для сегодняшнего читателя, знакомого с ранними стихами ВН, «Лес дремучий» может оказаться интересным ещё и тем, что амбивалентность взрослого-детского, о которой я писал, приоткрывает тут, похоже, ещё одну тему: детского-то случая, как такового, нет. Точней, детский – он потому и детский случай, что часть случая семейного.  

           Просто сколько бы ни шло разговоров о способах приспособления искусства под особенности детского восприятия, всё равно – детская поэзия предполагает ребёнка не единственным своим читателем. Во всяком случае, не хотелось бы, чтоб так было. То есть такие случаи есть, конечно: дети-мужики из Платонова, Саша Дванов, сын утонувшего рыбака… Но не хотелось бы.

     Поэзия, как и вообще искусство, в детстве – часть детско-родительских отношений, и это естественно и правильно, что ребёнок воспринимает его глазами своих ближних, особенно тех, кто представляет для него больший авторитет. Это факт нейропсихологии, что способность к произвольной саморегуляции (свободному и в полной мере самостоятельному социальному выбору) формируется только к 18-20 годам, следуя за развитием мозга. Почему вообще ребёнок успешно учится в школе? Зачем лично ему все эти сведения об устройстве почв, чтение со скоростью 30 слов в минуту, формула квадрата разности? Ребёнок старается, прикладывает усилия, запоминает, зубрит, списывает чтобы угодить или понравится тому, кому он доверяет, чей авторитет для него непререкаем. Хорошо помню, как в детстве мои интересы развивались «негативным» путём, я шёл против всего, что мне открыто предлагалось в семье и школе, но рядом был старший, открывавший мне «другой» путь и корректировавший его прохождение. Поэтому в обход родителей (или других близких), только через посредство «оптимальных» правил детского стихосложения К. Чуковского о соседстве рифм и закреплении за ними ведущих образов («От двух до пяти», гл.6), поэзия, боюсь, до детей не дотянется. И прежде, чем стать детской, она всё-таки, как-никак, должна объясниться со старшим.

     Такое выяснение отношений с детскими стихами К.Чуковского проходит на моих глазах последнюю четверть века. И, надо сказать, не в пользу его «детской специфики». Стихи его всё больше взрослеют. Всё чаще в последние годы слышу от родителей, что они не хотят воспитывать на них своих детей. Из мира, которым живут дети, они постепенно переходят  в область психотренинга. Эти стихи хороши для развития памяти, чувства ритма, они оказались отлично подходящими для холдинга (практика восстановления детско-родительских отношений, часто ущербных у аутичных детей, в которой контраст «испугать – развеселить» играет важную роль).

     И, наверное, эта так называемая «детская» область в искусстве - одна из самых социально показательных, едва ли меньше, чем гражданская лирика, именно потому что никак не «специально» или не «только-детская», а обращена, как раз наоборот, - к самым общим для всех нас началам, открытию для себя поэзии, просто-поэзии, без спецэффектов направленного действия.

     Но для этого у читателя должна быть возможность свободного выбора, доступ к реальной картине того, что было и есть интересного и стоящего в искусстве, а не только к продукции, подготовленной для него на инстанциях по специальным санкциям («специализированному, протёртому и переваренному детскому питанию», как писал ВН в процитированном письме)[10].

     Если в наших общественных институциях не понятно, что на вопрос о том «Что нужно детям?» можно ответить только: «То, что нужно детям и их родителям (или близким людям) вместе», то не значит ли это, что психология семьи в таком обществе – в загоне и на ущербе, а свободное творчество может выжить в нём только вопреки, а не благодаря его устройству? Система… Она ведь – не только государственное или общественное устройство. Она и в поэтике и в человеческих отношениях – система.

     Одним из измерений пути ВН в искусстве мне представляется свидетельствование о своём времени. Каждый раз, вступая в отношения с системой, он как бы предлагал ей тест на выживаемость. В результате публикации стихов и статей, выступления, участие в коллективных сборниках – всё тянуло за собой историю своего возникновения, историю пути к читателю[11]. В «Пакете» почти каждой статье предпослана её история. Документальность отражена и в самих названиях его сборников: «Стихи из журнала», «Справка», «Пакет»… Типичным свидетельством отношений с системой являются, например, «Стихи про календарь» («И сентябрь / на брь»), вошедшие в состав «К юбилею одного стихотворения». И первым таким «тестом на выживаемость» оказался для ВН как раз «детский» случай со сборником «Между летом и зимой» (76). Вопрос стоял так: или книгу не заметят, и она будет не нужна, или книга всё-таки – удача, и тогда, стало быть, в самом «Малыше» что-то не так. Всё же 34 поэта, отклонённые в своё время издательством – не пустяк. Это противопоставление так и было предъявлено в письме И. Боронецкому. Что ценней и нужней, я думаю, время уже достаточно подтвердило.    

---