Go to English page!
ТОТАРТ
Наталья Абалакова
Тотальное Художественное Действие и “Summa Archaeologiae”
Любое художественное явление, существующее в рамках исторически ограниченного культурного опыта, имеет две стороны: бытийную и событийную. Сюжет, идея или просто интенция автора представляют собой волевой импульс, не всегда предполагающий определенный “исход” события. Им может быть и “безысходность”, соотносимая с понятием “рока” в античной трагедии. Воля автора - некое “пробуждение”, залог, начаток, росток, корни которого уходят в “колодец памяти”, стебель проходит через событие, а вершина устремлена в область бытия. Тотальность, всеобщность любого художественного явления не претензия, а единственная реальная атмосфера и почва для его осуществления. Итак, автор одновременно находится и внутри своего произведения и “за кадром”, “за кулисами”, то есть является и зрителем и критиком, а также хранителем и свидетелем в данном месте и в данное время особого рода “текста”, нашедшего в его интерпретации самобытное творческое выражение, - некой art-структуры. Она и есть событие, event, развитие, “возрастание” и бытие которого находится в непосредственной зависимости от чистоты намерений автора, который обратился к этому “тексту”, чтобы в той или иной степени сделать его “своим”.
Великая эпоха Тотальных Действий позади. Перефразируя слова чешского художника Честмира Кафки, можно сказать, что их волна разбилась о быт, о материк действительности. На Западе эти, казалось бы, столь независимые и победоносные формы художественной деятельности были поглощены каталогами, критикой, выставками. Изменив улицам, чердакам и подвалам, акции переместились в галереи. Но у нас дело обстоит не так. Здесь мы все в подвале, и до галерей дело не доходит..
Каким образом возникает идея “восстановить связь с самим собой”? Очевидно, хочется каким-то образом определиться в том небольшом и полиморфном “контексте”, который мы условно называем “Новым искусством”. Кто же составляет делателей, среду, “контекст” и зрителей “Нового искусства”? Узкий круг художников-экспериментаторов, объединенных единством творческих устремлений и мировоззрения или не объединенных ничем, просто emotional intelligence, не нашедшая себе места в сложившейся традиции, художественном истэблишменте, маргиналии от искусства?
“Summa archaeologiae” родилась как бы внутри Тотального Художественного Действия. Она является его частью в том смысле, в котором любая часть есть часть целого. Аналогия разбитого на куски зеркала, когда все осколки одновременно могут быть и частями и самостоятельными зеркалами, не подходит. Здесь уместнее воспользоваться термином “избирательное сродство”. В “Summa archaeologiae” проблемы зеркала просто не существует, как не существует проблемы путешествия по бесконечному мифу. Бесконечному мифу о каком-то “Новом искусстве”. Все происходит здесь и сейчас.
***
Люблю все делать быстро. Такой у меня темперамент. Я нетерпелива. А тут и делать нечего! Берешь лист бумаги, неважно какой, хоть оберточной, хоть обойной, утюгом горячим фотографии и рамки пришлепнешь - и готов лист. А можно и вовсе не утруждаться: положил все на бумагу, сделал фотографию, а “контекст” этот самый, хлам - на его историческую родину - помойку. Чтобы жизненного пространства не засорял. Вот почему меня привлекла эта идея - “Summa archaeologiae”. Масса возможностей при минимальных затратах. И не приходится раздумывать, что лучше: галерея или подвал. Все происходит здесь и сейчас. Здесь и галерея, и environement и performance. И какой performance! Вся комната завалена по колено открытками, газетами, справками из домоуправления, счетами, оплаченными и неоплаченными, квитанциями, билетами, письмами, телеграммами, всевозможными свидетельствами, грамотами, вымпелами, “наборами для труда”, выкройками, пакетами, конвертами и коробками, каталогами, журналами, программами, проектами, диапозитивами, объявлениями. На кухне котлы клокочут с пеленками, рыба вонючая варится, а я утюгом хлоп-хлоп - и пленки выглажены и коллаж готов! Люблю все делать быстро. Раз-два - вот и “body-art”, вот и “authentic time programm”. И творческих кризисов не бывает. То тебе где-то необыкновенный какой-нибудь клей друзья сопрут, то бумагу черную (дефицит!) с Мосфильма стибрят. Полноценное участие в общественной жизни страны, свобода поиска и эксперимента! Правда, рано или поздно и клей дерьмовым окажется, и бумага черная пузырями пойдет. Но иной раз так повезет, что и поверить трудно. Иду как-то с собакой погулять, и вдруг что-то сверху из окна летит. Смотрю, журнал какой-то. Так и лежит в луже, разорванный на клочки. На обложке рисунок И. Кабакова весь в грязи. Стала я из лужи клочки собирать. И что вы думаете? Журнал-то “А-Я” оказался...
Вот почему привлекла меня идея “Summa archaeologiae”.
Мой муж, Толя Жигалов, говорит, что жить со мной невозможно, потому что у меня “мифологическое сознание”. (Впрочем, и у него тоже.) Плохая, видать, это штука - “мифологическое сознание”. Вот на Западе, где к власти пришли рационалисты, вслед за которыми топают уже роботы и киберы, таким вроде меня уж просто деваться некуда... Правда, эти самые, которые еще не роботы говорят, что те, у кого “мифологическое сознание”, еще кое-как продержатся, если они женщины или художники. Стало быть, не все еще потеряно...
В процессе создания “Summa archaeologiae” можно разрешать и социальные конфликты. Например, с соседями. Они тебе третий год на фортепьяно собачий галоп одним пальцем, а ты можешь ответить аудиовизуальными средствами: варить клей столярный, открыв дверь на лестничную площадку, кнопки в планшет по ночам заколачивать, листы на улице перед окнами фотографировать, так что всем тошно становится...
Кроме того, “Summa archaeologiae” дает возможность участвовать в мировых художественных процессах. Можно всех ругать за глаза, брать интервью, не спрашивая разрешения, вступать в диалог с людьми, которые о тебе и слухом не слыхивали и т.д.
Вот почему привлекла меня идея “Summa archaeologiae”.
***
Потребность в такой “археологической” деятельности сложилась в результате особого процесса, оформившего в течение нескольких последних лет необходимый “контекст”, то есть творческую среду, которую мы условно называем “Новым искусством”. “Summa archaeologiae” - это свидетельство, но не с большой буквы, когда рядом с этим словом мыслится неизбежный детерминатив, вроде “духовное”, “историческое”. Свидетельство как справка из домоуправления. Одновременно и факт и его интерпретация. Если так уж трудно обойтись без определений, то лучше “коллективное”, “анонимное”, “безответственное” или лучше “безответное”. Что-то скоморошеское, истоки которого уходят, быть может, в безымянное народное искусство. Но событийно проходя зачастую через трагическое, это свидетельство становится и чем-то иным, нежели справка, свидетельство из домоуправления. Этим как бы преодолевается анонимность мифа. Может, дело в конкретности. Любое проявление скоморошества, юродства совершенно конкретно, его ненавязчивый драматизм возникает мгновенно и абсолютно реально.
“Summa archaeologiae” развивается не по прямой, скорее по спирали, хотя об этом можно и не подозревать. Можно идти с автором, если такое движение вообще правомочно назвать “авторским ходом”. Это познание реального мира “мифологизированным сознанием”. Где возможны любые подтасовки.
Процесс этот - демифологизация, освобождение Объектов (конкретного материала) из уже сложившегося, закрепившегося контекста. Хотя по логике мифа Объект (материал) должен быть отправлен на свою историческую родину, - кипарисовое дерево в Иерусалим, а фотографии на помойку. В общем так оно в сущности и происходит, только Объект (материал) успевает пройти некоторую метаморфозу. Все-таки метаморфозу, а не verwandlung. Для этого он должен быть “закодирован”, как был “закодирован” кипарис из Иерусалима. Конкретный цветок и конкретный “бетон” (гипс). Не мифологический Blue blume. Бетонировать, betonnen, tonnen, bettonnung - давать новое звучание (значение).
Передает ли этот художественный жест всю полноту метаморфозы? Можно заколотить Объект (материал) в ящик вместе со светом, понимаемом реально, как электрическая лампочка, или образно..
Произвести погребение и вместе принести дар - конкретное свидетельство: ящик и в нем забетонированный кипарис. И свет, то бишь лампочка, остается там втуне на неопределенный delay-limite. Все то же, но что-то изменилось.
Насколько соотносим деструктивный элемент с Тотальным Художественным Действием? Насколько он органичен для Тотального действия вообще? Как он вписывается в общий контекст художественного жеста? Насколько он этичен в рамках определенной художественной традиции? Или предвзятости? Предвзятости в отношении культуры как чего-то творящего и созидающего? Дети любят простоту и легкость разрушения. Конкретное разрушение, произведенное рукой художника как попытка расширения его опыта, может быть плодотворным и катарсическим, но и бесцельным и не стремящимся к результату. Я за бесцельность.
Бетонный бункер-бомбоубежище, Белый куб, Черный куб, Дом не должны вызывать удивление: “так вот, оказывается, где мы, а мы-то думали...” Да мы здесь - в бункере, в кубе, в доме, здесь и сейчас. Только так мыслится деструктивный элемент в Тотальном Художественном Действии. И можно сколько угодно рвать обои, резать бинты, полосовать бритвой черную бумагу, жечь шары и хижины из газет, оставаясь при этом детьми. А уж если станет слишком пыльно, грязно, душно - можно и в другую комнату перейти, где чуть теплее, чуть светлее, словом, “социализм с человеческим лицом”.
Для любителей каталогизирования определение Тотального Художественного Действия не представится затруднительным. Оно Тотальное, потому что оно тотально как любое явление культуры (или антикультуры), направленное на всеобщность, целостность, не говоря уже о его этимологическом основании в культовом действии. Оно Художественное, потому что оно художественно. Оно возникло однажды по воле и инициативе автора (или авторов), претерпело определенное развитие по своим внутренним художественным законам. Исход мифа предопределен. Исход ТХД не предопределен, не запрограммирован. Поэтому его авторам нет нужды отрекаться от привычных художественных форм: важен принцип, а не средства. Касательно языковых средств здесь вообще многое связано с традицией русской “зауми”. Это своего рода художественная глоссалолия, некое возвращение к протоязыку творчества. Это одновременно и анализ культуры и развенчание ее устойчивых фетишей. И в этом смысле есть что-то родственное с дадаизмом, хотя и вместе ему чуждое: “дада” - это реакция на культурный склероз - явление чисто западное...
***
Все, здесь написанное, не притязает на исчерпывающее объяснение позиции ТХД. Я не занимаюсь теоретизированием. Просто хочу сказать несколько слов о себе и о моей работе.
...Однажды мне показали репродукцию с работы М. Дюшана “Большое стекло”. Если бы мне довелось увидеть это произведение до той злополучной выставки, когда работяги разбили стекло, то мысленно я бы сделала то же самое. Итак, мысленно я стекло уже разбила. До выставки. Но репродукцию я увидела, когда это было уже сделано работягой, и М. Дюшан согласился оставить работу в таком виде. Но я бы разбила его раньше - и так до бесконечности... Если я и занимаюсь “этим видом искусства” , то только таким образом: разбивая “Большое стекло” Дюшана, которое уже раньше разбил кто-то. Это, на мой взгляд, лучшая интерпретация моей “Summa archaeologiae”
***
В этом синхронность и диахронность моего участия в ТХД.
Журнал “А-Я” разорвала я сама.
Собаки у меня давно уже нет.
Н. Абалакова