Go to English page!
ТОТАРТ
Наталья Абалакова
SANS LANGUE NI TEXTE
1 июля 1996 г. Можно с уверенностью сказать, что мое предприятие воистину подобно майскому дню в июльский полдень. Катастрофическое пожирание времени Золотым стражем. Все, кажется, совсем близко, а начинаешь идти и сразу попадаешь в заколдованный круг, называемый «временем». Этот круг-лабиринт подобен парижским сточным канавам, которые тоже привелось увидеть, хотя и не совсем так, как это обычно принято, а при обстоятельствах прелюбопытнейших. Какой-то художник, то ли из Америки, то ли из Канады пригласил всех желающих в парижскую канализацию на вернисаж; там хлеб и вино принимались рядом со сточными водами, по которым плыли бумажки и прочее дерьмо, сумевшее прорваться сквозь многочисленные препоны и преграды и пуститься в открытое плавание. Трудно представить себе, какие слова можно подобрать, чтобы выразить такие понятия как «открытое море», «открытый космос», «открытое общество» или «открытый канализационный поток», словом, понятие беспредельной открытости и открытого беспредела, другими словами, как выразить бесконечность...
З июля. Набережная острова Сен Луи. Что же такое совершил этот из Людовиков и за что он был причислен к лику святых? Это мне еще предстоит выяснить, если повезет. Однако утопленники Сены непременно есть. Наличие их подтверждается огромным количеством разжиревших на хорошем корме рыб красно-белой окраски, как мясо на картинах Сутина; они хорошо видны в прозрачной воде, особенно в полдень. Все мои часы бесповоротно восстали. И наш японский будильник, купленный на распродаже на школьнов дворе в Портсмуте, и крошечные московские часики, которые отец купил в начале шестидесятых то ли мне, то ли маме. Год назад я совершила последнюю отчаянную попытку их оживить, но увы!.. Теперь все эти «ящики времени» станут хранить наше человеческое представление о нем на дне Сены, которая сама, быть может, и есть подлинное время...
5 июля. Если принять Великую Китайскую Стену за образ совершенства, то дальнейшие размышления на эту тему могут открыть множество интересных вещей... Опять набережная Сан Луи. Не сомневаюсь, что где-то поблизости существует огромное помещение, вход в который я никогда не найду. Возможно его просто не существует. Замурованный наглухо зал затерянных шагов. Место, где теряются не только следы, но и следы следов. Но о нем должна знать белая лайка с разноцветными глазами. Даже когда я пристально смотрю на нее, она не отворачивает головы.
6 июля. В городе царит какой-то милитаристский угар, что особенно странно для нации, которая толком никогда ни с кем не воевала, а уж если такое случалось в кои веки, то терпела поражение. Однако в пространстве театра ей удалось сохранить нечто более важное; так происходит репетиция предстоящего военного парада. В небе с адским шумом прямо над крышами проносятся то фантомы, то миражи, а иногда все вместе, извивается, а потом истаивает триколор, весь город на улице и смотрит вверх, словно ожидая небесного знамения. По улицам проходят кавалькады всадников, звучит военная музыка, зеваки воют от восторга, и вдруг становится ясно, что это и есть самое важное, парад перед рыцарским турниром, изящная игра в предвкушении победы, победы, в которой нет ничего ни устрашающего, ни жертвенного. Кажется, что это происходило здесь всегда, всадники грациозно покачивались в седлах, проходя по набережной Сены, почти рядом с Нотр Дам, а сейчас и я начинаю казаться себе миражом и фантомом.
Была предпринята первая попытка добраться пешком до Сакре Кер, однако, весьма удачная. Совершенно запутавшись во множестве коротких и тесных улочек, мы подошли к нему по холму с другой стороны по какому-то серпантину и случайно наткнулись на дом Тристана Тцары. Я почему-то всегда думала, что он был санкюлот... Однако все-таки приятно было узнать о том, что он жил в таком красивом доме.
У меня решительно не складываются отношения со священными камнями европейской цивилизации. Примером тому Латинский Квартал. Я нахожу его всегда с большим трудом, а найдя, никак не могу выбраться оттуда. Очевидно, там существует какое-то неблагоприятное «пятно», посещаемое душами студентов, которых заучили в Сорбонне. Обычно после беспорядочных метаний по каким-то переулкам и тупикам я оказываюсь где-то около Жарден де План, более того, к этому месту выводит меня скорее всего мой собственный нос. Там пахнет зверьем. Возле самой зоопарковской решетки живет парочка волков, они всегда бегают по кругу. От них, вероятно, и исходит тот самый запах, который я улавливаю аж от самого Пантеона. Рядом занимаются уборкой молодые парни, которые явно зверей совсем не боятся. Присмотревшись, я поняла, что двуногие и четвероногие обитатели вольера просто не замечают друг друга. Они находятся рядом, но страницы их книги жизни разные. В реальности им никогда друг с другом не встретиться. Иногда такое бывает и с людьми. Может быть, тогда и придумывается зал затерянных шагов и белая лайка с разными глазами. Ну да Бог с ними.
7 июля. Адское пекло. Шли, шли, шли и, наконец, пришли в Музей Современного искусства на выставку Калдера.
8 июля. Оказывается, самые замечательные французские духи называются «Русская кожа». Только непонятно чья?
9 июля. Недалеко от музея Естественной Истории, спасаясь от жары, нырнули в какой-то туннель и, выскочив из него, оказались в настоящем раю, на альпийской горке ботанического сада. Сойдя с нее, очутились в самом центре радуги, внутри нее, где все сверкает и переливается; прохлада, тишина и рядом пруд с голубыми лотосами. Выбираешься из этого искусственного рая, и вдруг ты на российских задворках, где произрастают достойные такого буерака цветы зла в виде бурьяна и лебеды, правда с аккуратными бирочками, на которых все о них написано, в том числе и то, что они мои соотечественники. Однако пруд с лотосами все-таки оказался совершенно в другом конце рая, с лягушками и золотыми рыбками, а парочка волков за забором продолжала бегать по кругу.
11 июля. Рядом с нами собор Сен Жерве. Не знаю да уж, наверное, не узнаю никогда, чем прославился этот святой отец. Сейчас в прилегающих к нему зданиях казарменного типа обитают монашки. Девушки в голубых одеждах и кожаных сандалиях на босу ногу (может быть, эти сандалии имеют отношение к «Русской коже»?) входят и выходят из ворот и носят в помещение напротив еду. Это одно из моих самых любимых мест в этом городе, а может быть, и самое любимое. Мое «пятно». Прелестный мощеный пассаж, начинающийся к кафе-терасс, где все время сидят одни и те же люди с одними и теми же собаками. Осталось ровно три дня до французского праздника, когда мы пойдем на Елисейские поля, и моя дочь увидит ихнего президента, а я солдат Иностранного легиона.
Вообще-то я хотела про собак и кошек... Каждый день в кафе-террас лежит серый, похожий на черта дог, а рядом сидит его хозяин-пижон. Он всегда ездит со своей собакой в автомобиле, тоже пижонском, вроде пикапа из кинематографа двадцатых годов. Однажды он надел на пса автомобильные очки гонщика, подъехал к своей компании, которая ждала его в кафе, остановился, вылез, пес, естественно, поперся за ним, так как собака всегда идет за своим хозяином. Народ хохотал; на мостовой пес моментально потерял всю свою импозантность и шутка начала казаться глупой; хозяин просил животное остаться в машине, но то не соглашалось, тогда хозяину пришлось уступить (не орать же на животное при народе), и псина прошествовала в очках до столика, что еще более укрепило меня в мысли, что пижоны они оба. Но подлинной достопримечательностью этого места, конечно, являются кошки. Эти создания сидят в монастырском дворике и не поддаются ни на какие призывы. Я ни разу не видела, чтобы в этот дворик кто-нибудь входил или выходил из него. Похоже, что становлюсь мастером по отыскиванию «мест затерянных шагов». Но это происходит со мной не только в Париже. Через монастырскую ограду, закрывающую вход, вижу зелень, деревья, цветы - этот маленький кусок земли принадлежит только кошкам. Потому они к нам и не подходят. А вовсе не потому, что чересчур откормленные. Хотя и это тоже. Один кот все-таки иногда подходит и даже дает себя погладить. Мы с дочерью пытались угостить его костями, оставшимися от курицы, но их то ли нанюхала белая лайка с голубыми глазами, то ли парижские кошки не привыкли к такой еде; кости несколько дней лежали нетронутыми, а потом их вымели монашки.
12 июля. Неимоверная жара. Необычная и ни на что не похожая. Ни на нашу московскую, ни на крымскую, ни на азиатскую. Днем на солнце все раскаляется, а ночью город отдает воздуху свое тепло. Говорят, что будет еще жарче. В августе. К «Стене» не прибавилось ни единого кирпича. От жары можно укрыться лишь в студии. Я вспоминаю азиатский традиционный способ занавешивать окна шторами, но здесь это не помогает, потому что невозможно сделать сквозняк. Хотя в старинных домах это наверняка бы получилось. Впрочем, в Париже о домах судить трудно. Они очень разные и жизнь в них тоже разная. В богатых кварталах, наверное, есть кондиционеры или их жители просто закрывают на лето свои окна тяжелыми и крепкими ставнями и уезжают «в кампань», как говорит моя дочь. С недавнего времени мы с ней изъясняемся между собой на какой-то варварской смеси русского и французского языка, но это исключительно от лени. Забавно размышлять о том, какой из этих языков действительно «умер». А может, оба? Но это скоро пройдет...
Однако давно уже не видно нашей любимой белоснежной лайки с незабудковыми глазами. Очевидно, она тоже уехала к морю. В Нормандию или Бретань. Она сидит на морском берегу рядом со скалами цвета грязного мела, как на побережье южной Англии.
13 июля. В городе начались предпраздничные гулянья. Народ повалил на площадь Бастилии, где сооружены подмостки, на которых шансонье под аккордеон исполняют популярные французские песни. Нас пригласили в казармы «сапер-помпье», спасатели, и прикололи трехцветные розетки. Все было бы хорошо, если бы по всему городу не рвались петарды, которых моя дочь просто не выносит. Даже звуки оказались связанными в реальной действительности с действительной реальностью. Дети моих друзей из Израиля тоже занервничали от взрывов петард. Неужели наших русско-еврейских детей так успели заколебать террористы?
14 июля. С утра пошли на Елисейские поля смотреть военный парад, а вечером к Эйфелевой башне - на фейерверк. Скай-арт в Париже вполне впечатляющее. К подножью башни собрался весь Париж. И дикое количество собак и детей. Мелких животных и совсем маленьких детей взрослые тащили на руках. Еву совсем доканали петарды и мы решили возвратиться домой на метро, чтобы хоть немного отдохнуть от треска и шума.
15 июля. Гуляли по Монпарнасу и бульвару Распай. Около кафе «Ротонд», где в разные эпохи встречались герои, антигерои и вовсе не герои и всякие деятели культуры и жизни. Хорошо, что теперь все это не так. Во всяком случае, мороженое там вкусное.
16 июля. Становится еще жарче. О походе в Лувр страшно и подумать. Однако надо идти. Идем. Новые архитекторы переделали вход в Лувр таким образом, что с определенной точки видно только сплошное зеркало воды. И кажется, что по нему движется толпа людей по пояс в воде. Это освежает чувства и мысли. Можно подумать, что кому-то из этих новых архитекторов пришла, наконец, в голову здравая мысль послать туда всю собственную культуру плыть куда подальше по «зеркалу вод» в страну теней как в индейских преданиях. Наверно, даже разомлевшие от жары американцы почувствовали в этот день что-то такое и засунули в воду свои голые ноги. Но в действительности это ничего не меняет. Вода. Ноги. Поскользнуться на зеркале воды. Двадцать минут стояния в очереди.
17 июля. Была предпринята попытка снова посетить зверинец. Ботанический сад и альпийскую горку. Благо это недалеко. Туда можно ходить хоть каждый день. От жары никак не могу запомнить, какие все-таки там лотосы, розовые или голубые.
18 июля. Никогда я толком не знала, что такое «трансепт». Но само слово мне нравится. Очевидно, в Нотр Дам он есть, а, возможно, даже и не один. Наверное, там все есть. Сегодня впервые я его рассмотрела. Хотя по-настоящему рассмотреть его невозможно, так как наше представление о нем, созданное худлитературой, не позволяет этого сделать. А кинодокументалистика запоганила даже возможность рассмотреть его с птичьего полета. Разве что попробовать из космоса? Наверное, так было бы лучше. Он ведь так и замыслен. Это целое путешествие. Можно начать с нулевой отметки. Сейчас совсем рано. Вода в Сене прозрачная и спокойная. Плещется Большая рыба. Путешествующие короли и королевы. Одна королева. И имя у нее, поди, какое-нибудь визиготтское. А можно начать прямо с католической мессы. И тем самым соединить внешнее и внутреннее. Я и соединила. Приобщившись у католиков Святых Тайн на глазах собственного ребенка.
19 июля. Познакомилась с японской художницей Ацуко Ивадзуми. После довольно сумбурной беседы с ней стало ясно, что конструирование ВКС (Великой Китайской стены) продвигается в нужном направлении: полного краха диалога Восток—Запад. Если не обращать внимание на слишком большую разницу в нашем воспитании и общественном положении, обшее у нас все-таки есть — мы обе дети войны. Как это трудно себе представить.
Ходили с дочерью на кладбище Пер Лашез. Ей приспичило отыскать могилу Джима Моррисона. Нашли. Она вся исписана разными словами на разных языках. Совершенно неясно, как французы могли такое допустить. Впрочем, Джим не француз, а американец. Недавно у него был день рождения. Его почитатели рвались к месту культа распить бутылку или выкурить косячок. Полиции было много. Все орали и хохотали. Большая порция американского мороженного в Макдональдсе. В отличие от французского американцы делают его из сливок. Чистый холестерин. Пока мы ели мороженое и рассматривали гуляющих рядом французских детей и их животных, из кладбищенского крематория повалил густой черный дым.
20 июля. Мы снова вернулись в этот квартал. Для того чтобы посмотреть как в Париже живут нефранцузы - североафриканцы, греки, арабы. Все стены домов исписаны граффити. И некоторые очень даже ничего. Как в фильмах нового нового французского кино про социальных ублюдков. Это сделали «ребята с Менильмонтана», как об этом свидетельствует надпись на стене и где они сами себя изобразили, спародировав «Красных танцовщиц». В этом квартале вся жизнь на улицах. Жарят, парят, пьют, едят и дети бегают почти голые как летом в русской деревне.
21 июля. Недалеко от Нотр Дам обнаружился парижский «Птичий рынок». Там продают экзотических и простых птиц, кроликов, хомячков, ханориков и прочую живность. Корм и всякие принадлежности, чтобы животным хорошо жилось. На тротуаре сидел молодой парень в ожерелье из раковин, а на коленях у него с поводком и ошейником (очень дорогим) спал рыжий тигрового окраса кот. Перед всем этим на тротуаре лежала бумажка, на которой крупными буквами было написано имя кота OPUS. Из текста на бумажке можно также было узнать, что кот кастрирован, воспитан, татуирован и благонравен. Желающим предлагалось взять его бесплатно. У дочери сразу родилось несколько версий относительно кота и молодого африканца. В принципе все они сводились к тому, что кота явно украли, чтобы снять поводок и ошейник и обменять на наркотики, а потом все-таки заговорила совесть, и парень не отправил его в реку с камнем на шее, а постарался пристроить у своих знакомых. Но все знакомые бедные и животных не любят. Тогда он пришел сюда. Особенно непонятно было, в каком месте и для чего кот татуирован. Но мы все-таки сошлись на мысли, что виновник кошачьего неустройства человек хороший, несмотря на то, что негр. Дочь упорно не хотела говорить «нуар», хотя я ей тысячу раз объясняла, что французы на употребляют слово «негр» по отношению к африканцам. Дальше шло придумывание различных версий дальнейшей судьбы кота и его хозяина. Что ж, судьба кота тоже в определенном смысле OPUS DEI.
22 июля. Прогулка в Венсенский лес. Сплошные лошади и собаки. Выжженная солнцем трава, запах сена, совсем как в деревне. И запах воды. Я почему-то вспомнила нашу дачу
(не нашу, конечно, а снятую) в Морозках на канале Москва-Волга. Там мы с братом вместе с родителями проводили лето в конце пятидесятых годов. Отец тогда был еще здоров, мы много гуляли, плавали, загорали. Я вспоминаю его, дочерна загорелого, плывущего широкими гребками, по-волжски, навстречу большой барже, тянущей за собой плот в Астрахань. Вот была жизнь!
23 июля. На Сене есть тоже баржи и буксиры. Куда они плывут? Я до сих пор не могу понять, в каком направлении течет эта река, хотя сейчас это важная часть моей парижской жизни. Каждое утро я бегаю по набережной. Местные клошары, спящие под мостом принимают меня то ли за сумасшедшую, то ли за американку. Река - это первое, что я ищу в каждом городе. В реках есть что-то космополитическое, у них нет национальности и государства, они без языка и вне текста.
24 июля. Сегодня жара начала понемногу спадать и можно погулять по городу. Дойти до китайского квартала недалеко от Плас Д’Итали.
25 июля. Нет, так дальше жить нельзя! Надо решительно взять себя в руки и начать ходить по музеям. Сегодня снова идем в Лувр. Для начала мы решили прогуляться по первому этажу, посмотреть искусство древнего Востока, этрусков, Египет и Пизанелло. А потом пойти отдохнуть на рынок животных на противоположной стороне реки. А на вечер у нас еще есть «про запас» белая лайка с голубыми глазами, кошки прихода Сен Жерве и серый дог в автомобильных очках и бандане, который ездит в пикапе.
27 июля. Соседи с противоположной стороны узкой улицы просыпаются, мы приветствуем друг друга из окон. Нас отделяет друг от друга метров пять. Кое-кто уже сидит за пишущей машинкой или ноут-буком. Впечатление дикое, словно из каких-то адских сцен фильмов Орсона Уэллса. Я поднимаю глаза от своих литературных развлечений и встречаюсь со взглядом человека, который работает. В этом есть что-то такое, совершенно не поддающиеся осмыслению.
28 июля. В полдень - опять в Лувр. На этот раз решили смотреть мировые шедевры и французскую живопись. Дочь увидела Венеру Милосскую, Нику Самофракийскую и Мону Лизу Джоконду.
29 июля. Как теперь все это перенести в пространство несуществующего текста, чтобы выразить 1) Невозможность диалога Восток—Запад. 2) Означить ВКС, железный занавес между двумя способами общения как тотальную внетекстовую инсталляцию, способы существования которой может отразить лишь та форма отсутствующего текста, которая имманентна этому тексту. 3) Адские муки. 4) И многое другое.
З0 июля. Надо сходить в Пантеон и посмотреть на маятник Фуко.
З1 августа. Господи! Наконец июль закончился.
1 августа. Мы решили поехать в Дефанс и сели не на ту электричку. Надо было ехать до конца по прямой, а мы зачем-то пересели на RER и на выходе чуть было не угодили в лапы ревизоров. Правда во— время успели сообразить в чем дело и смотаться по той же RER до Шатле. В итоге отделались легким испугом и восьмью франками. Однако все-таки добрались и оказались под огромной аркой из белого камня, потом пошли вперед по эспланаде, рассматривая всяческие изыски новой архитектуры: здание-шар, цилиндр, усеченный конус и т.д. Всюду зелень, изысканные растения, фонтаны, искусственные водоемы, современная скульптура - Палец Сезара, Стабиль Калдера. В подобном месте возможно даже представить себе наш Белый Куб с ребрами из нержавеющей стали или никеля и разорванное пространство из матового стекла, со звуком стекла бьющегося и световыми фазами как образ манящей и ускользающей красоты, совершенства и свободы. Или Черный из металла со звуком шагов. Они бы отражались в фасеточных слепых окнах окружающих сооружений.
2 августа. Вечером пошли гулять на остров Сите, бродили по набережным, по Латинскому кварталу, где неистовствовал «cracheur de feu», человек огня. При виде его сразу же охватывает чувство ужаса и недоверия, которое передается толпе как заразная болезнь, как вирус; за этой практикой стоит глубокая древность и сейчас зевак, созерцающих пляску огненных вихрей ничто не отделяет от их пращуров, которые так же боязливо жались друг к другу и шарахались из стороны в сторону от человека с длинной косицей и девушки с обнаженной шпагой в руке. Мадемуазель обходила всех с пластиковой тарелочкой и народ платил ей кто сколько за приобщение к собственному страху. Мне пришло на память то, что однажды моя мать сказала про артистов и художников: «Они не такие, как мы, они только немного похожи на нас». Снова идем рядом с моим любимым, но недосягаемым висячим садом на Ке Д’Анжу.
3 августа. Музей Орсэй. Моя дочь в восторге от прелестной коллекции маленьких скульптурных изображений животных, составленной таким образом, чтобы обязательно кто-то ел кого-то. Сегодня, наконец, полил настоящий тропический ливень, это была какая-то стена из воды. Нас это чудо природы застало напротив Нотр Дам. Тем не менее, нам в каком-то смысле повезло более других, так как мы сумели добежать до Консьержери и прижаться к ее стене. Дождь лил косо и нас не замочило, один раз даже грохнул гром, что меня удивило, так как ранее мне казалось, что грозы в Париже без грома. Грохнуло. И еще как. Мы в полном смысле слова вышли сухими из воды и пошли в студию. Из окна корпуса для музыкантов гремел «Революционный этюд» Шопена, через водостоки с диким грохотом и свистом низвергался мутный поток воды, всем этим великолепием дирижировал слесарь-сантехник, пожилой француз, явно чувствуя себя властелином стихий. В этом было что-то от Парижской коммуны и было пора идти куда-то, где побольше растений и животных, но дочь заупрямилась; она боялась, что снова опять польет. В это время в небе над Парижем взошла двойная радуга.
4 августа. Цветочная дорога. Оказалось, что рядом с площадью Бастилии есть стена, искусственно продолженная с небольшими перерывами в виде висячих садов, которая тянется вплоть до Венсенского леса, то ныряя в тоннели, то снова появляясь в виде подвесных мостов. Все это кончается в скверике Шарля Пеги перед самой периферик. Мы наткнулись на эту дорогу случайно, но не смогли пройти по ней до самого конца, так как было уже поздно. Прошел небольшой дождь, городская зелень ожила и розы благоухали. Во время прогулки мое внимание привлек дом, верх которого поддерживали кариатиды из белого камня, из грудной клетки которых были «вынуты» неправильные треугольники. Такая архитектура в обычном небогатом городском ландшафте производит странное, претенциозное впечатление. Далее вход в тоннель был закрыт. Мы опоздали.
5 августа. Снова Цветочная дорога. Мы почти бегом - до того тоннеля - и на этот раз успели в него войти. На скаку я все-таки успела заметить, что спины у кариатид были вырезаны не просто так. В них с расстояния метров пятидесяти с противоположной стороны дороги целился дом-лучник. И его стрела была направлена прямо в цель. Какая-то надпись, которую нам было лень прочесть до конца, гласила, что здесь был замок (или его развалины) меровингских королей. И вправду здесь чувствовался какой-то особый дух, меровингский.
6 августа. Решено было ехать в Буа де Булонь. На метро до Саблон. По выходе, конечно, запутались и пошли не в ту сторону. Дочь доверяет больше картам, а я своей интуиции. В результате карты устарели, а интуиция подвела. В конце концов нашли. Да, Буа де Булонь. Я нашла место, которое начала рисовать, чтобы потом подарить рисунок моему брату. Сосны с красноватыми стволами.
7 августа. Судя по всему, начался сезон дождей. Однако тепло. Город совершенно изменился. Из витрин убрали оранжевую и зеленую моду этого сезона, они заполнились всякими черными, коричневыми и синими предметами прикровения вечной женственности и откровения искусства парижских кутюрье. Надо сводить дочь в Эспас Карден.
8 августа. Посещение музея Орсэй. Дочь интересуется только искусством, связанным с животными.
9 августа. Моя любимая набережная Анжу. На окне одного дома на первом этаже черно-белая кошка. Рядом с ней висит объявление о том, что здесь продают ее котят. Кошка так себе. Дочь хотела ее погладить. Та ее легонько цапнула и исчезла.
Утки под мостом Силли, сидя на торчащем из воды кабеле, расклевывали кусок багета. В этом месте я давно присмотрела старинный водомер. Очевидно, уровень воды в Сене беспрерывно меняется; может быть, это зависит от приливов и отливов или от количества осадков. Недавно здесь ныряли водолазы в поисках следующего утопленника, а сейчас из дна торчит электрический кабель, вот на нем и сидят утки как обычно, под мостом кто-то спит. Хозяин рыжего ирландского сеттера вышел на утреннюю прогулку. Что надо предпринять, чтобы в Париже познакомиться с пожилым мужчиной, к тому же латиноамериканцем? Когда его пес пытается проявить ко мне интерес, он на него орет по-испански.
11 августа. Лувр. Пошли смотреть итальянскую живопись. Приехал в гости приятель-художник, Юра Альберт. Мы с ним весь вечер вспоминали восьмидесятые годы и говорили о том, куда катится современное искусство и мы вместе с ним. Потом заговорили о человеке с рыжим сеттером с набережной и как-то незаметно перешли на старых мастеров. Дикость какая-то. Я тянула свое, что, дескать, была у них там какая-то доктрина относительно света, которая вместе с узнаваемым библейским давила на психику. Сейчас еще более укрепилась в этом. Можно, не вовлекаясь в дискуссию, говорить об одном и том же, просто по-разному это называть. С другой стороны, его тоже можно понять. Его тема. И рисовать-то мы теперь не умеем, и личность художника отсутствует, и тело культуры изнемогло от ожидания чуда. Одним словом, центр Помпиду.
12 августа. Музей современного искусства в Бобуре. Дочери показала Энди Уорхола. Дюшана она нашла сама. Когда вышли из музея и поднялись на последний этаж, садилось солнце. Оно висело над городом японским флагом. Воздух был удивительно чистым и хорошо был виден Сакре Кер и много что еще.
13 августа. Хозяин рыжего сеттера кричит мне «bonjour», а собака тыкается носом в руки и виляет хвостом. Солнце сияет, небо чистое и белый камень моста наводит на мысль о том, что хорошо бы сделать хоть один рисунок этого места акварелью для кого-нибудь хорошего.
14 августа. Ездили с дочерью, Володей Мироненко и Лизой в Фонтенбло. Во дворец я идти не захотела, и пока Володя с детьми, их вытьем и нытьем бродил по залам и смотрел, как жили Людовики (которые никогда не мылись), гуляла по парку. В Фонтенбло два типа парков, которые как-то незаметно переходят друг в друга, французский и английский. В большинстве прудов ряска, однако, тот, где плавают карпы, чист. Наверное туда сыплют хлорку. Володя убедил меня, что английский парк лучше французского. В Фонтенбло расположение отдельных элементов садово-парковой архитектуры так продумано, что куда ни повернешься, с любого места виден совершенно четко означенный совершенно неповторимый и единственный в своем роде пейзаж. Который, как сейчас принято думать, несет в себе определенную информацию. Невольно вспоминается убийство в английском саду. Только кому сейчас под силу устраивать садовые лабиринты? «Смерть в английском саду». Стало быть, утром этого дня поехали мы с дочерью, Володей и Лизой в Фонтенбло. Володя почему-то попросил меня следить за дорожной картой. Держала я ее вверх ногами, будучи на ярком свету слепой как летучая мышь, однако старалась изо всех сил и говорила, что едем мы очень правильно и в нужном направлении. Но ведь доехали же!
15 августа. Вторая прогулка в Буа де Булонь закончилась рисованием сосны на поляне цветными мелками на бумаге неподходящего формата. Последний раз я занималась чем-то подобным в Германии. Когда меня просят рассказать о какой-нибудь поездке, я обычно рассказываю с изобилием мелких подробностей о том, как я где-то что-то рисовала; кто-то заметил однажды, что эти всегда однотипные рассказы похожи на бредовые рассказы американских космонавтов про луну. Рассказ о процессе рисования с натуры при отсутствии натуры и рисунка. Это рассказ-приключение о приключении, полностью придуманный и никому не нужный рассказ о себе. Авантюра развертывается подобно ленте Мебиуса Макса Билла в центре Помпиду, которую моя дочь купила бы у Макса, если бы была богата и поставила бы в Погорелово на английской лужайке. Макса она видела в восемьдесят девятом и в том же году нарисовала ради него нечто, похожее на работы первых американских видеоартистов, начавших в шестидесятых работать на техническом оборудовании, оставшемся от луны. Сейчас же она уже не помнит ни Макса, ни этого рисунка.
16 августа. Ходили на Монпарнас чего-то покупать. Возвращались в студию пешком по бульвару Распай. Из маленького магазинчика вышла девушка, она вела на плетке-поводке удивительной красоты собаку. На ее гладкой белой шкуре были пятна как у снежного барса. Физиономия пса была кошачья, а глаза голубые. Да, еще на спине был черный круг. Очевидно искусственный. Собака подошла к дочери и стала с ней играть. Этот таинственный зверь словно спрыгнул с гобеленов музея Клюни. У некоторых животных бывают глаза красивых женщин.
17 августа. Около Сан Мишель были застигнуты ливнем. Целый час сидели в арке, где, судя по табличке на двери, живет какой-то дантист. Наконец решили идти дальше прямо под дождем. Дочь дрожала, дождь лил. Перешли Сену. На правом берегу несколько магазинов, где торгуют животными. Зашли туда погреться и переждать дождь. Несчастные звери сидели по трое в клетке. Но не так уж им и плохо. Там чистенькие древесные стружки, они ухожены, их хорошо кормят... и разбирают. Хозяева магазина - пьяницы и животных не любят. Да, коты. В магазинчике было бешеное количество котов. Гладкошерстных, красивой масти, веселых и очень больших. Они играли друг с другом и носились по большому вольеру. Дочь, естественно, сунула палец в клетку и ее укусили. Надеюсь, не опасно. Хозяин начал орать. Кого только в вольере не было: сиамские, гладкошерстные голубые, коты цвета трески (хотя я, вероятно, имею в виду зубатку). От котов всегда пахнет треской, а от трески - котами. А от этих той рыбой, на которую похожи их шкурки.
18 августа. Опять прогулка в Булонский лес. По сравнению с лесом, настоящим лесом под Фонтенбло, куда возил нас Володя, этот островок природы теперь кажется городским парком. В Фонтенбло сосны были старые и красивые. На огромных скалах росли дубы и платаны, там же находились огромные валуны, приехавшие сюда на леднике, а, может быть, и здешние, развалившиеся и округлившиеся под воздействием воды и ветра. Так или иначе, Людовики охотились здесь на кабанов и оленей, мы же просто прыгали с камня на камень и скользили по сосновым иглам огромной величины, раза в три больше тех, что растут на наших соснах. В этом лесу стояла удивительная тишина, которую можно создать только искусственно во Дворце науки и промышленности. В этот лес лучше всего ходить с друзьями. Или с потомством, которое все время ноет и воет и тем самым не дает расслабиться, а то ведь здесь можно просто удавиться от счастья. Может, кто уже и удавился. Там же мы нашли остатки старинной каменоломни и дорогу в ад, мощеную булыжником.
19 августа. Подняла с мостовой какой-то сборник или журнал. Там было напечатано интервью с Умберто Эко. В нем речь, кажется, шла о фашизме.
20 августа. Получила письмо от Ацуко. Во время наших бесед я все время вспоминала рассказ Кавабата «Игра в карутэ». Вернее, всего одну фразу из него: «Если бы в комнате стояли розы, к концу вечера от наших разговоров они бы увяли».
21 августа. Бессмысленные поиски Музея Искусств и Ремесел, который к тому же оказался на реставрации. Пришлось тащиться в Пантеон. Медиа-реальность в виде хорошо смонтированной кассеты превратила подлинный маятник в совершенно непримечательный и ненужный предмет и задвинула его куда-то на периферию; к тому же из—за реставрационных работ оказалось совершенно невозможно выбрать место, с которого его можно было бы как следует рассмотреть. Тем не менее, в темном углу что-то двигалось под патетическую музыку видеокассеты, периодически возникающей на мониторе. Копию этой видеозаписи получить было нельзя, пришлось купить книгу, в которой все-таки оказались хорошие цветные фотографии — это уже что-то. Современная техника поможет мне в дальнейшем оживить эти изображения. Получается вполне комфортабельный порочный круг: сначала с реального маятника делается фотография, потом эта фотография оживает в видеопространстве и оказывается в другой культурной среде, подчиняясь не законам вселенских колебаний, а прихоти сиюминутного каприза. Трансгалактическая мощь редуцируется до «найденного объекта».
22 августа. Похождения в Музее Естественной Истории начались со склоки из-за входного билета. После длительного препирательства удалось выканючить скидку для дочери, несмотря на то, что она не французская школьница. В музее все компьютеризировано и недорослики могут наслаждаться тестовыми играми, не требующими ни знаний, ни памяти, словом, ничего такого, что дает радость узнавания: «Это Кролик, я знаю, что это Кролик, это мой Кролик, потому что я его узнала, и, может быть, у него есть даже имя». Хотя в виртуальном Кролике тоже что-то есть. Может быть, еще более ритуальное. Опять же для подтверждения твоего собственного существования умная машина выдает тебе бумажку с изображение кролика. Ее можно сохранить, а живой Кролик скоро станет Кроликом прошлого или Кроликом мечты. Однако на интерактивных играх дело не кончилось и дальнейшее приключение продолжалось на выставке метеоритов. Известно, что однажды один из самых больших метеоритов на земле пробил автомобиль и в качестве objet trouvé был выставлен рядом с Музеем. Это случилось в Америке, а, может быть, в Мексике. Другие же гости из космоса выставлены в витринах или просто так. Я подошла к одному из просто так; в одном месте он был отшлифован, я дотронулась до этого места сначала ладонью, а потом губами. Наверное, со стороны это выглядело как что-то совсем.
23 августа. Музей Человека. Дворец Науки и Промышленности. Все самое, самое. Нет, дальше так продолжаться не может. Слишком много космического холода и технофашизма. Впрочем, одно приятное для духа и тела местечко все-таки и там нашлось: комната-губка, куда специальное электронное устройство не пропускает ни единого звука. Там сначала бывает хорошо, а потом плохо. Или сначала плохо, а потом хорошо. Из этого пространства только трудно выйти все время чего-то ждешь. Потом уже ничего не ждешь и хочется скорее выйти. Однако и эту опасную игрушку можно обмануть. Например, начать смеяться при входе, и, быстро пробежав губку-лабиринт встретиться со своим же смехом на выходе. На границе звука и молчания. SANS LANGUE NI TEXTE .
Всякий текст является окончательным, его нельзя уличить: как однажды брошенный камень имеет одну единственную реальность.
Париж,
лето 1996 г.