ТОТАРТ: Наталья Абалакова и Анатолий Жигалов
ДИСПУТАРТ-2
Перформанс
1985 Январь
Место: Мастерская С. Сохранской на Малой Бронной. Москва
Длительность: Около часа.
Материал: Мужчина и женщина, стол, перегораживающий вход в помещение, два стула, шахматные часы, микрофон, магнитофон, усилители.
Освещение: Вся мастерская освещена, яркий свет, бьющий в глаза ведущих диалог художников.
Беседа без коммуникации. Диалог глухого с глухим, состоящий из минутных (по шахматным часам, как в шахматной партии) чисто импровизационных монологов, концентрирующихся на теме “Искусство”. Художники сидят за столом друг против друга. Зрители могут следить за происходящим, стоя в неудобной позе на ступеньках перед комнатой, либо слушая “диалоги” в любом месте радиофицированной мастерской, но не видя говорящих. Если зрителям предоставлен выбор между удобством и неудобством, художники поставлены в некомфортное положение.
Текст, наговоренный художниками во время перформанса
Н.А. Пять лет тому назад я познакомилась с Арманом. Вернее, я познакомилась не с Арманом, я познакомилась с одним коллекционером. Его, кажется, звали Джек. Он пришел к нам. Сначала мы долго говорили про собак. Это был коллекционер собак? Нет, коллекционер картин. Он увидел фотографию моей собаки и спросил, что это за собака. Я сказала, что это спаниель.
- Этого не может быть, это не спаниель. Вы уверены, что это спаниель?
- Конечно, это спаниель. Мы с ним ходили на охоту.
- Нет, это не может быть. Это не спаниель!
- Ну что вы, конечно, это спаниель. Мы привезли его из Костромы. Правда, это костромской спаниель.
Ну, конечно, костромской спаниель, он, может быть, и отличается от московских спаниелей, и вообще жизнь костромская от московской очень отличается. Вот, например, недавно мы получили письмо, где описывался такой случай. Волки сожрали среди деревни собаку; сожрали собаку под названием Вулкан. Это был щенок; он не понял; что это волки, выбежал и решил с ними поиграть, а тут они его и сожрали к ужасу всей деревни. Никто не вышел, все сидели и смотрели в окно, как волки жрали собаку... Так вот этот человек и сказал:
- Вы когда-нибудь видели Армана? Вы знаете, кто такой Арман?
А.Ж. Что же делается в Москве? Ситуация совершенно неопределенная. Кто в Москве работает? В Москве работает две группы перформанса. Монастырский, который упорно второй год делает работы и явно в форме. ТОТАРТ, для которого перформанс лишь часть его деятельности, активно участвует в этом соревновании. Что произошло с прочими игроками? Ну, кто-то далеко, кто-то спит, а вообще все не так плохо. Дело идет к весне, тает снег. Больше всего меня интересует, можно ли сделать работу, которая состоит из ничего. Вообще-то говоря, этим замечательно занимался Монастырский. Целых две работы, которые мне удалось просмотреть, связаны были именно с таким замечательным филологическим ничегонеделанием. Остается надеяться, что весна будет успешной, всем будет веселее жить как всегда, все будет лучше, перформанс будет процветать или вообще прекратится, распустятся деревья, мы останемся в Москве или уедем в деревню. Полный вперед. Полные надежд - весны бы только!
Н. А. ...Среди ночи к нам пришел Абрамов. Он нам рассказывал про свой роман что-то очень долго и путанно. Посидели мы часов до пяти, потом решили пойти спать. Я провела его в темную комнату и ощупью показала ему раскладушку. Утром, когда мы проснулись, его в квартире уже не было. Мы решили, что он пошел домой. Через несколько часов раздался звонок.
- Ребята, объясните мне, что произошло? Я проснулся в полной темноте и никак не мог вылезти из какого-то странного сооружения. Я решил, что наступил конец света. Впрочем, я никак не мог понять ничего. Что это было? Где я спал? Или это мне приснилось?
Он спал в нашем Черном кубе. Наш Черный куб простоял таким образом месяца два, а потом мы сделали работу “Действие с Черным кубом”. Одной из фаз работы было разрезание Черного куба. Толя взял бритву и со страшным скрежетом провел несколько линий, несколько черт - бритвой.
Когда зародился абстракционизм, Гартунгу было всего лишь десять лет...
А.Ж. Что еще можно сказать о данном событии? А лучше всего о нем ничего не говорить. Молчать было бы еще прекраснее, но говорить, говорить под пристальные взоры, при сильном освещении, с работающим магнитофоном, с тикающими часами... Правда, все, как это и должно быть, разбрелись по своим углам. Работает ли вся эта техника, неизвестно. Впрочем, помню как-то решили мы делать работу на крыше: построить огромный куб из светонепроницаемой пленки, разбежаться и сигануть что есть силы сквозь куб. Работу пришлось отложить, потому что как <и полагается> коменданту - ключи мои не подходили ни к одному замку, куб построить было невозможно, светонепроницаемую бумагу достать также невозможно, падать вниз не хотелось... Да и в этом ли все дело? Вся беда в том, что работу надо делать как бы ты этого хотел или не хотел, работу вокруг чего-то: поставлен магнитофон, заведены часы, поставлен стол, в дверной проем можно наблюдать за разговаривающими, по приемнику можно слушать речь. Одновременно тоже можно и смотреть и слушать.
- ТОТАРТ начинает новую работу по спасению окружающей среды. Коллажи из ежедневно накапливающегося мусора. До сих пор проблему мусора и бытовых отходов разрешить никому не удавалось. ТОТАРТ, возвращая бытовые отходы искусству, возвращает их к жизни, а людям, имеющим дело с этими отходами, возвращает память, вводит их в беспрерывную череду дней существования. Я наблюдаю жизнь моего мусора, следовательно, я существую.
Н.А. По финскому телевидению показывали лучшие советские фильмы. Показывали “Зеркало”.
Почему-то мы переключили на другую программу. Послышалась немецкая речь. У меня был страшный насморк. От этого заложило уши. И глаза слезились. Я кричу:
- Скорее, сделайте громче! Сделайте громче!
На экране появился человек. Он был довольно странно одет. В клетчатом свитере и в таких же колготках. Он сидел в белом кресле. По-фински сказали, что его зовут Заломе. Он что-то говорил (но я поняла только одно слово:
- Agressivitat! Agressivitat!” - и подпрыгивал как можно выше. Параллельно показывали его мальчиков, молоденьких ребят, которые где-то на окраине Берлина пытались пробить копьем железный щит, который перекрывал окно какого-то строения, похожего на наш киоск утильсырья. Наконец им это удалось. С диким ревом металлическим копьем щит был пробит.
А.Ж. Предпоследняя работа “Коллективных действий”, которую я видел, состояла из текста, написанного во время некоего действия, происшедшего год тому назад. На фоне этого текста без комментария, звучал комментарий Монастырского в исполнении его же и его напарника. Эта работа по комментированию текста, который является комментированием действия, которое никто не видел, с полным размыванием его смысловой части, была завлекающей пустотой, которая провоцировала, очевидно, некое желание поговорить. Замечательно в этой работе было именно обсуждение, как и в следующей, где текст, также <в исполнении> двух партнеров, представлял собой некое кружение вокруг пустоты, что способствовало завораживающему желанию высказаться.
Н.А. К Тенгли приступил Рестани. Он зажал его где-то в телефонной будке и говорит:
- Ну, скажи ж ты в конце концов, для чего ты все это делаешь?
- От тоски, - сказал Тенгли, глядя на него прозрачными голубыми глазами.
Реклама ТОТАРТа. ТОТАРТ готовит лекцию “Содомия как инновация в искусстве”.
А.Ж. Внимание! Внимание! ТОТАРТ осуществляет Проект “Исследования существа искусства применительно к Жизни и Искусству”.
Все присутствующие могут наблюдать работу ТОТАРТа и слушать постоянно работающую текстовую программу ТОТАРТа. Желающие получить новые только что изготовленные коллажи ТОТАРТа могут обратиться к участникам ТОТАРТА и немедленно получить их для введения в свой быт. Впрочем...
Н.А. ...я подошел к их квартире. Дверь открылась. На меня было наведено дуло пистолета. У меня руки сами поднялись вверх. На голову мне надели наволочку. Затащили в комнату. Приковали наручниками к батареи.
Реклама ТОТАРТ’а. ТОТАРТ готовит лекцию “Современные мужчина и женщина. Полное взаимонепонимание как на экзистенциальном, так и на сексуальном уровне”.
А.Ж. Приближение весны как-то обнадеживает. Появляется желание работать. Делать все новые и новые работы. Участвовать во все более реальных творческих усилиях художественной <среды>... Далее, что можно еще сказать? Всегда говорить и все говорить - очень трудно. И вообще лучше ничего не говорить. Особенно когда тебя не просят, не заставляют, и тебе самому это совершенно не охота. У нас в деревне бабки по тридцать лет живут одиноко и совершенно разучились говорить. В кои-то веки приедешь в деревню - встретишь их, и они забывают даже, как звучит слово “Здравствуй”, а только руками все машут:
- Милок! Милок!
И начинается длинный рассказ об их мытарствах в деревне.
Н.А. Я пришла в гости к одному знакомому эстонскому художнику. С удивлением увидела, что там собрались известные деятели эстонского искусства. Вид у них был какой-то странный. Хозяин дома прямо с порога, едва успев со мной поздороваться, показал мне две фотографии. На одной фотографии был изображен конус, на другой фотографии был изображен тот же конус, но уже в виде рисунка. Он сказал:
- Несколько дней тому назад со мной произошла странная история. Я работал, сидя перед открытым окном в пять часов утра. Вдруг перед моим окном появился какой-то странный свет. Я выглянул и увидел, что этот странный свет шел из какого-то темного предмета, похожего на конус. Я сразу понял, что это такое, и позвонил в пожарную команду. Я сказал свое имя и говорю им: “Посмотрите в окно. Вы ничего не видите?” Они мне ответили: “Мы принимаем заявки только по телефону”. Тут я подумал: “Зря я им сказал свое имя. Теперь меня еще, пожалуй, посадят в сумасшедший дом”.
А.Ж. Пустота - лучший повод для коммуникаций. Идея колеса замечательна. Но вот что характерно. Коммуникация моментально превращается в некое по ролям расписанное действо. Оказывается, чтобы вступить в свободную коммуникацию, необходимо преодолеть структуры. Структуры разрушаются через пустоту или пустотой, но моментально в коммуникацию вступает некто от структуры и тут же происходит распределение ролей.
Н.А. Арман вышел из дома, неся какой-то музыкальный инструмент. Скорей всего это была виолончель, а может быть, контрабас. Он шел с ним. Очевидно, шел и кинооператор. Затем, подойдя к столу, с силой ударил этот предмет о стол. Он развалился на несколько частей. Затем он взял газовую горелку и стал обжигать части сломанного музыкального инструмента. Скоро они стали черными. Во дворике уже был готов цемент или битум. Он положил сломанные части музыкального инструмента в битум. Когда все застыло, обильно полил сверху лаком.
А.Ж. В большой пустой комнате вокруг двуспальной постели были установлены пластиковые Царь-колокол и Царь-пушка. Расписанные яркими цветами защитного цвета, эти два дивные образца мегаломанических устремлений и тщетных усилий любви пытались перед работающим телевизором заниматься любовью, что, вероятно, было весьма затруднительно в силу самого факта их существования, столь странной реализации в непонятном материале и изначальной ошибки самого изготовления.
Н.А. По финскому телевидению показывали попсовый перформанс. Где-то на окраине города, а, возможно, на судоверфи собрались ребята. Они подожгли бочку с бензином. Эта бочка была укреплена на каком-то круге и могла вращаться в плоскости круга. Одновременно с вращением бочки кто-то бурил асфальт, подобно тому, как в некоторых музыкальных перформансах дрелью бурили тарелку. Кто-то колотил по наковальне. Потом все начали раскачивать бочку. Бензин брызгал. В результате бочка попала кому-то по фейсу.
А.Ж. Очень интересно выступил Сергей Летов и отметил вот эту ролевую специфику выступающих: то, что все выступают по вполне расписанным ролям и маскам. Но <что> интересно, что в следующей же работе Монастырский ввел его в текст, тем самым также приписав ему должную роль, то есть структурировав его дальнейшее высказывание, что и, кстати, тут же осуществилось, когда один из участников после выступления всех постоянно действующих лиц сказал:
- А теперь пусть выступит Летов и всех поругает.
Однако что можно сказать...
Н.А. Гартунг в детстве боялся кошек, а Толя козы. В девятнадцать лет Толя выносил холсты на улицу, поджигал их, но при этом не было ни фото, ни кинокамеры, остались только холсты. Толя тогда не знал Гартунга. А Гартунг Толю уже тогда знал.
А.Ж. 96, 97, 98, 99, 100, 101, 102, 103, 104, 105, 106, 107, 108, 109, 110, 111, 112, 113, 114, 115, 116, 117. И, тем не менее, вырваться из заколдованного круга текста, заколдованного круга участников-зрителей практически невозможно, даже если всем показать кукиш.
Н.А. Христо покрывал тканью часть итальянского побережья. Их было человек пять или шесть. Очевидно, с вертолета снимали кинокамерой. Они растянули огромный кусок очень рыхлой ткани. Выбор места предопределял фактуру работы. Это был очень отвесный обрыв. Почти перпендикулярно воде. Занавес свисал, а дальше шла довольно большая часть побережья с крупными валунами и эта часть была покрыта остальной частью <ткани> почти до воды. Ткань была очень рыхлая. Дул сильный ветер. Буквально через несколько секунд ткань уже начала рваться и острые части скалы и валуны проступили. Их было всего пятеро. Вертолет улетал, и было видно, как все становится совсем маленьким.
А.Ж. Ровно в два часа Альберт вошел в квартиру. На руках его щелкнули наручники. На голову были надеты наволочка и старые носки. Юру ввели в комнату, заперли и бросили на пол, на котором лежала тарелка с черным хлебом и кружкой воды. На потолке было написано: “Художнику Юрию Альберту, известному автору произведений “Я не Алексеев. Альберт”, “Я не Жигалов. Альберт”, “Я не Власов. Альберт”, “Я не Монастырский. Альберт” <было> предложено исполнить работу “Я не Альберт. Альберт”.
Н.А. Однажды ко мне в гости пришли исихасты. Я была больна. Мы сидели друг против друга и смотрели. Вдруг кому-то пришло в голову включить телевизор. Показывали фильм - про животных. И про насекомых. Они врубались только тогда, когда животные начинали трахаться.
А.Ж. Если два муравейника перевести в городские условия и поселить в двух комнатах, вскоре между ними начинаются отношения. Сначала они все устрeмляются на кухню и, съев все, что было у хозяев, переходят к общению с хозяевами. После длительного общения, они переходят в следующую квартиру, поднимаются этажом выше, потом еще выше и так далее. Говорят, когда в квартире живут муравьи, там нет и не может быть тараканов. Наш муравейник - самый лучший. Впрочем, у нас есть еще...
Н.А. На концерте должны были исполнять произведения Шнитке, Габайдулиной и Эдисона Денисова. Эдисон Денисов назвал свое произведение “Белое в белом” и посвятил его Клайну. Он, наверное, никогда не видел, как работает Ив Клайн. Модели сами мазали себя краской. Он их подставлял к стенке и по контуру разбрызгивал спрей. Это был удивительный человек. Он всегда уходил по-английски. Один раз он также ушел. И больше не пришел. Никто не верил, что он умер. Если Клайн не умер, то он жив. Если он жив, то он не умер. А если он не умер, то он жив. А если он жив, то он не умер.
А.Ж. Замечательное событие произошло в Горкоме драматургов. В новом помещении, предоставленном им совершенно недавно. Что это за драматурги, никому не известно, что это за профком, также никому не известно, где он находится, найти невозможно, но лучше помещения и подыскать трудно. Публика там самая замечательная. Это драматурги, критики. Откуда они взялись, неясно, но главное, что там можно вывесить работы, которые можно тут же сделать, сыграть на любом инструменте, как, например, это делает Сергей Летов, особенно если он в компании с Кондрашкиным и с Владиком Макаровым, а без них даже тоже - еще, может, лучше у него получается. Эта публика жаждет зрелища. Жаждет ли она хлеба, ну, тоже, наверное, жаждет. Когда Сережа...
Н.А. Когда Сережа... когда Макаров приехал в Москву, я пошла с ним на выставку. Дошла с ним до Горкома. Тут выяснилось, что выставка перенесена, мы решили зайти к Бакштейну, потому что я сказала Макарову, что нам поставят одну пластинку. Бакштейн сказал, <что> “Конечно, пожалуйста, заходите, заходите”, но его почему-то не оказалось дома. Пластинку мы так и не послушали. Тогда Макаров говорит: “Приглашаю. Где здесь можно выпить?” Я говорю: ”Конечно, есть такое место. Туда ходят в основном военные.” Мы пошли по улице и вдруг навстречу идет девушка и несет что—то в белом - белом чехле. Очевидно, такая же красивая была и виолончель. А я знаю, что он мечтает о дорогой виолончели - чешской или немецкой. “Да, - сказал Макаров, - вот она идет, вот у нее такая виолончель и пилит она на ней Брамса, так что дым идет. И вот так вот. Ну, конечно, все было ясно. Дошли мы до этого вертепа, а там говорят: “Куда вы тут с ребенком идете?” Одни говорят: “ Нет, наоборот. Идите, идите. Дорогу молодой семье!” А другие говорят: “Вы что, с ума сошли? С ребенком в такое место!” Выпили мы водки, потом ребенка кто-то угостил соком...
А.Ж. Пригласили нас выставляться в Горком графики, предоставили все помещения, машину, трактор, скорую помощь, микрофон, магнитофон и бутылку водки. Просили только, чтобы это было ночью, недолго и никого не было народа. Свезли мы все, что только возможно, на пятитонке, тракторе и бульдозере и еще такси наняли, чтобы довезти остальную мелочь, а сами пошли пешком. Идем и думаем, кто же все будет это развешивать. Ну, добрались и смотрим, а там “Мухоморы”. Мухоморы все уже развесили, все подписали: “Мухоморы”, зачеркнув “ТОТАРТ”. Работа получилась живой, актуальной. Битком были набиты залы народом. Утром всех обносили водкой.
Н.А. Сидит Гартунг в своем кресле на колесиках. Перед ним мольберт. Обслуживает его молодой человек в ослепительно белой одежде. Подает ему то скребок, то веник. У него огромное количество всевозможных метел. Правда, нет вьетнамской, такой, какой мы подметаем у себя дома пол. Ну, налетели тут на него корреспонденты. Один из них самый бойкий говорит:
- Скажите нам, маэстро, не кажется ли вам, что ваша живопись это бегство от жизни?”
Гартунг снял очки и сказал:
- Возможно это и бегство, только я так бегу всю жизнь.
А.Ж. Возможно ли осуществить работу, которую осуществить невозможно? Возможно ли написать картину, которую написать невозможно?
ТОТАРТ осуществляет Проект “Исследования существа Искусства применительно к Жизни и Искусству”. В ближайшее время ТОТАРТ приступает к изготовлению предметов первой необходимости, предметов быта, мебели и любой техники. ТОТАРТ обращается ко всему миру с просьбой предоставить в его распоряжение магнитофон, три кассеты и один фотоаппарат. Все остальное ТОТАРТ вернет человечеству сторицей.
И все же возможна ли работа, если эта работа невозможна?
Н.А. Вот подхожу я, значит, к Симониной мастерской. Я должна была здесь встретиться с Севой Некрасовым. Ну, как человек пунктуальный я пришла раньше. Это как раз было перед Первым маем и, видно, всем было приказано вынести мусор, убрать дворики, покрасить все что можно в какой-нибудь весенний цвет. И смотрю: такая картина. Стоит Макаревич. В руках у него небольшая кисточка типа акварельной и он водит этой кисточкой по металлической сетке с ячейками и вся краска летит ему на морду. У него уже вся морда зеленая. Я и говорю, чего ж ты тут так делаешь? Ты же, наверно, знаешь, как забор красить надо. Ты посмотри, может, там, у Симоны есть какой-нибудь валик, там, на длинной ручке надо сделать. А он говорит:
- Ну что ты. В такой холод разве можно заставить женщину этим заниматься...
А.Ж. Возможно ли работать без напарников, без компании, без контекста? Этого никто еще сказать не мог, потому что никто так не работал. А Вадим <Захаров> говорит: “Что вы маленького обижаете? Вот если б говорит меня или, скажем, Кабакова... Мы б вам разнесли все двери, окна, потолки и стены. “ На что пришлось ответить, что в следующий раз обязательно, обязательно, обязательно...
Н.А. Так вот, значит, эти ребята... Сначала они занимались какими-то странными делами. Ну организовывали шествия в дамских шубах. Губы красили, ногти, в туфлях на высоких каблуках. Потом сняли в центре Берлина на Морицплац какую-то халупу, наверно, где в основном жили иностранные рабочие. (Квартал поганенький.) И говорят:
- Ну чего, давайте теперь попробуем картинки писать.
Ну и начали писать. Они так себя и называли “Морицпойт” - это “Парни с Морицплац”. Потом пришли к профессору Хедике. А это в начале шестидесятых годов был такой замшелый экспрессионист. Его живописью никто не интересовался. Посмотрел он на главного из них Заломе, потом на его картины и решил, что ведь на этом же можно сделать дело и самому прославиться. Вот так впервые они и вылезли.
А.Ж. Вероятно, критика, как, собственно, и творчество в данной ситуации невозможны. Я уж не говорю о том, что критиковать нечего, незачем, некому. Нет даже методики. Не разработал никто ни терминологии. Ничего. Откуда же и взяться критикам, когда за это деньги не платят, печатать это негде, нечего, говорить не о чем, общаться не с кем, а устроить кампанию, устроить прорыв, так это все выдумки. Прорываться незачем, некуда и некому. Но близится весна, а там, смотришь, и лето. В Погорелово хотя и съедена одна собака, осталось еще две. Дом. Может быть, не растаскают. Вполне возможно осуществить новый фестиваль перформанса “Лалаиды 2“, если бы все согласились поехать и немножечко подумать о судьбах...
Н.А. Неприятное воспоминание, связанное с боди-арт. В Праге на чердаке чешский акционист Милан Козелка сделал такую работу. Он стоял. Одна рука у него была за спиной, перед ним на плитке в ведре кипела вода. Тикал метроном. Минут через тридцать Милан Козелка опустил руку в ведро с кипящей водой и вытащил кубик пражской брусчатки, после чего приложил его к своей груди. Все ахнули. Запахло шашлыками. Или, по крайней мере, всем так показалось...
А.Ж. По всем правилам классического полевого перформанса ТОТАРТ, разделившись на две группы, двинулся друг другу навстречу по непроходимому полю по пояс в снегу, потом по шею, упорно пробираясь к центру поляны, отмечая пройденный путь красными флажками, что, должно быть, очень красиво смотрелось сверху. Встретившись наконец в центре поляны, ТОТАРТ расстелил огромное полотнище из прозрачной пленки с надписью: “На таком холоде искусство немыслимо”. В это время Альберт пытался совершить побег, подкапываясь под дом.
Н.А. ... Первым на сцену вышел Эдисон Денисов. Он посмотрел в зал, сделал кому-то несколько знаков и обратился к присутствующим с такими словами:
- Я очень люблю художников.”
Ну, это было видно. На стенах висели произведения его любимых художников.
- Одному из них, Иву Клайну, я посвятил свою работу которая называется “Белое в белом”. Сейчас она будет исполнена.
Началось исполнение. Эдисон Денисов дирижировал исполнением, вернее, зрителями. В этой композиции было много пауз - как у Кейджа - и все порывались хлопать - именно в эти паузы. После нескольких хлопков он научился, наконец, управлять слушателями. Он поднимал руку, и все его слушались, и больше уже не хлопали.
А.Ж. Мы входим в малый зал Консерватории. К каждому входящему подбегала служительница и протягивала золотой, переливающийся всеми цветами радуги буклет. “Вячеслав Артемов” значилось на этом дивном произведении полиграфического искусства. С восторгом, нежностью и робостью смотрел я буклет. На руках, по классическому определению Анатоля Франса, осталась позолота. А восторг не покинул меня, и я бросился в туалет. Оттуда я выбежал еще в большем восторге: член мой был столь же золотой как руки и буклет. О Ли Бо, Ли Бо.
Н.А. Я возвращалась поздно и не успела на городской транспорт. Такси тоже не нашла. Наконец меня взял какой-то шальной автобус, где сидели люди, также застигнутые темнотой. Я всегда смотрела направо, потому что днем здесь был виден порт, а ночью портовые огни. Вдруг я заметила, что море какое-то совсем необычное. Оно было какое-то зеленоватое. Здесь автобус остановился. Я из него вышла, поблагодарила шофера и пошла в сторону моря. Я очень хотела, чтобы кто-то здесь оказался. Я хотела спросить его:
- Видите ли вы то, что вижу я?
Но никого не было. Как и в данный момент моя ситуация была весьма двусмысленной. С одной стороны, меня разрывало страстное желание посмотреть, что же будет дальше. С другой, мне хотелось дойти до моих друзей и удостовериться в своих ощущениях. Я металась то взад, то вперед, и наконец решила, что, наверно, лучше пойти к друзьям. Я к ним пришла и рассказала то, что видела. Они отнеслись к этому вполне серьезно и обещали завтра на работе спросить сотрудников, которые долго живут на этом месте, не приходилось ли видеть подобное явление.
- Может, ты видела редкое явление - свечение моря?
А.Ж. Denon DX1 90. Normal position. N22 18. Rew. Rewind. Stop. Wind. Stop. Eject. Дуршлаг. Бутылка из-под молока. Ступка. Стакан. Бутылка из-под молока. Бутылка из-под вина. Банка. Горчица. Ложечки в стакане. Издательство “Аврора.” Ленинград. Телефон. Цветок. Ландыш. Гипсовый. Два чайника. Третий чайник. Корзинка. Кошка. Подоконник...
Н.А. ... на эстраду поднялась Лаврова. Она показала на Шнитке, который в каком-то полуобморочном состоянии стоял у стенки, и сказала:
- Альфред Гарриевич, ну, пойдите, пойдите сюда. Вот объясните, пожалуйста, нашим зрителям, почему сегодня не состоится исполнение вашего произведения.
Ну, он поднялся на эстраду, стал с ней рядом и говорит:
- Я знаю, что мое новое произведение должен был исполнить новосибирский квартет. Это замечательный квартет. Я с ним только сегодня познакомился. Они только что прилетели в Москву. И я понял, что произведение не может быть исполнено. Квартет не готов к его исполнению.
А.Ж. Проект ТОТАРТ’а. Вы выходите из дома. Берете чуть левее. Проходите шумной улицей. Затем попадаете на тихую улочку. Переходите овраг. Попадаете в зеленую зону. Лес. Никого в лесу. Даже бабушки куда-то исчезли. Идете по тропинке. Перед вами небольшой домик с одним окном и одной дверью. Вы входите туда. Дверь за вами закрывается. Вокруг полная абсолютная темнота и только сверху маленькая дырочка, в которую светит солнце. Внезапно оттуда с легким шуршанием начинает сыпаться мягкий золотой песок. Он сыплется, сыплется. Сначала засыпает пол, потом ступни, потом лодыжки. Поднимается все медленнее. Вверх. Вверх... Тишина, покой.
- ТОТАРТ осуществляет Проект “Исследования существа искусства применительно к жизни и искусству”.
Н.А. Кейдж говорил, что когда происходит затор в какой-нибудь области искусства, то есть возможноcть выйти из этого тупика, надо только обратиться к какому-нибудь другому виду искусства. Я узнала об этом недавно, вернее, о том, что сказал об этом Кейдж. Так вот, когда эти самые мальчики с Морицплац подхватили старого Хедике, к ним сразу возник интерес. Они делали выставки, которые им организовывало радио и телевидение, а также организации, помогающие молодым художникам. Более того, они были приглашены в Париж. И в центре Помпиду - не где-нибудь, а в центре Помпиду - показали свою оперу- импровизацию, которая называлась “Opera par hasard”. Тексты, музыку и режиссуру - все это сделал Заломе.
А.Ж. Происходит ли сейчас “работа”? Я думаю, что каждый занят своим делом. У каждого есть много тем, о которых можно переговорить. “Работа” есть блестящий повод, чтобы встретиться, пообщаться, где можно выпить чайку или чего-нибудь еще. Это прекрасная зона, где можно передохнуть от житейских дел, вечной гонки, спешки, и к тому же кто-то что-то делает, а тебе ничего делать не надо. Где-то какие то чудаки что-то упорно пытаются сделать, приятно на это посмотреть, побыть рядом, немножко приобщиться этому, а еще лучше высказаться, что-то умное заметить, а еще лучше не заметить...
Н.А. Потом исполнялось произведение Габайдулиной. У арфистки вырвался звукосниматель... Вообще как-то все было вверх ногами на этом концерте. Перед вторым отделением опять Лаврова позвала на эстраду Альфреда Шнитке, который оказался у той же стены точно в такой же позе, и он вышел; кто-то начал хихикать, кто-то зааплодировал, и говорит ему:
- Альфред Гарриевич, ну, объясните же, наконец, нашим зрителям, почему сегодня не будет исполнено ваше произведение. Тогда Альфред Гарриевич сказал...
А.Ж. ТОТАРТ приступил к осуществлению параллельного кино. Премьера первого фильма состоится в ближайшие дни, ближайшие недели, ближайшие месяцы, ближайшие годы. Все будут приглашены на премьеру. Высказывания, мнения, критика поступают в пользу ТОТАРТ’а и используются как документация для дальнейшей работы Мнение зрителей, просмотревших образцы нового подпольного кинематографа, очень важны для дальнейшего развития искусства в Москве. Параллельное кино должно возникнуть и возникло стараниями ТОТАРТ’а.
Н.А. Так вот, значит, Альфред Гарриевич, он там уже стоял, а микрофон не работал, микрофон отключился, сломался, не знаю, что с ним произошло, еще когда начал говорить Эдисон Денисов, но у него-то голос громкий и вообще он привык общаться с аудиторией, а вот Габайдулиной не повезло, у ней и голосок такой хлипенький, слабенький да и вообще она не привыкла, что ей нужно что-то там объяснять; и вот Альфред Гарриевич и говорит:
- Ну, так квартет ведь не готов к исполнению произведения. Ну, конечно, я бы мог сейчас эту работу показать, но вы же сами понимаете, что объяснить что-нибудь потом будет уже бесполезно...
А.Ж. Изоляция себя от зрителей, оказывается, играет особую роль: можно не подходить к исполнителям, совершающим “работу”. Тем более что до видео мы не доросли. А вот здорово, если б видео поставить в туалет, скажем, а нас запереть на ключ. Это, пожалуй, было бы интересно, особенно если б был, положим, мужской туалет и женский туалет, нет лучше общий, общий туалет и видео, а звук, положим, на третьем этаже. Это было бы, наверное, лучше всего, тем более что пройти совершенно невозможно... Интересно, когда Альберт вошел, наволочку на него надели сразу, а наручники никак не удавалось защелкнуть...*
Н.А. ...Ева научилась рисовать раньше, чем держать ложку. Мы сначала ей давали кисти, цвета выбирали сами. Она рисовала на листке бумаге, потом начинала изрисовывать предметы, которые рядом стояли, рисовала на своем теле, рисовала на своей обуви, рисовала на коте...
А.Ж. ... но вот записывает. “Магнитофон включен на запись”.
* Имеется в виду акция ТЕРАРТ в декабре 1984 г. (когда Юрий Альберт был задержан в квартире тотартистов).
| ... |