Описательные тексты акций Коллективных Действий, фото и видео
КАРТЫ КД | ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ КАРТЫ КД | QR-ART | БУХГАЛТЕРИЯ КД
МОСКОВСКИЙ КОНЦЕПТУАЛИЗМ
Есть ли между вами такой человек, который, когда сын его попросит у него хлеба, подал бы ему камень?
Мат. 7, 9
С некоторых пор я начал воспринимать акции КД как эксперименты с камерной, лабораторной - и, если продолжить эту линию, - порядком «дистиллированной» интерсубъективностью. Потому-то, как кажется, при ретроспективном описании очередного акционного опыта сознание мое как-то само собой выбрасывается на введенный Монастырским в «Эстетике и магии» уровень «мандал руководства», который, в интересах данного рассмотрения, можно обозначить (переосмыслить) и как уровень камерных или дистиллированных божеств.
Знал ли я до начала акции и во время движения к месту ее проведения (мог ли я вообще как-то догадываться) о том, что ее доминирующим семантическим элементом окажется Сатурн? Безусловно нет. Из сказанных вскользь слов Паниткова я мог заключить только, что сюжет будет связан с исследованием Луны (ошибочно) - или, самое большее, что он коснется путешествий в межпланетном пространстве. Тем не менее, единственное, что я помню из содержания предакционного этапа – это то, что восприятие мое постоянно фиксировалось на означающих времени и скорости. Этому, разумеется, можно подыскать тысячу простых житейских объяснений. В первую очередь, то обстоятельство, что я опаздывал к назначенному времени сбора участников и зрителей на квартире Монастырского примерно на полчаса. И вот уже на улице Кондратюка я с удивлением наткнулся на откуда ни возьмись появившийся здесь указатель-шалашик с надписью «Клиника Медлен», – который я автоматически интерпретировал как отнесенный ко мне «наблюдающими инстанциями» неодобрительный эпитет «клинически медлен». Кроме того, обратила на себя внимание скрытая в надписи отсылка к прустовскому «пирожному Мадлен», ставшему, благодаря частым упоминаниям в современных критических текстах, своего рода метонимическим заместителем или, так сказать, «логотипом» всего корпуса «В поисках утраченного времени».
Та же история, хотя и с каким-то ироническим знаком, продолжалась на всем протяжении поездки к месту проведения акции на автомобиле – постоянные билборды, предупреждающие об опасности превышения скорости, реклама «мягкой черепицы» с изображением веселой черепахи и т.п. Я не хочу останавливаться здесь на этом подробно, тем более, что в этих фиксациях трудно не усмотреть эхо другого (сильно замедленного) перемещения по шоссе – предшествовавшего акции «Деревни». Действительно, тема времени, хотя и присутствовала настойчиво, но была вторичной и слабой, и ей, по всей видимости, предстояло угаснуть, как эху чего-то дальнего – возможно, даже не встретившись с Сатурном. По-видимому... Если бы, например, не знакомая с детства репродукция страшной картины Гойи, которую кому-то пришло в голову разместить в красном двухтомнике энциклопедии «Мифы народов мира».
Долго ли коротко ли, но мы прибыли на место, облачили ноги в импровизированные бахилы из пакетов для мусора и поднялись на заснеженный холм. Здесь был установлен этюдник – на него положили магнитофон, из которого зазвучала фонограмма с голосом Монастырского. Все кроме меня и Лейдермана спустились затем вниз на поле, прошли к его центру и стали там копошиться, постепенно собирая из кусков какое-то огромное белое полотнище.
Первая часть фантастического рассказа, который читал из магнитофона Монастырский, была посвящена, в основном, устройству пилотируемого аппарата, предназначенного для спуска в желеобразную атмосферу Сатурна, и разного рода трудностям, которые экипажу пришлось преодолеть в ходе этого спуска. Постепенно, однако, стало понятно, что «нерв» рассказа – это проблема телепортации мыслящих существ, телепортации сознания. Для находившихся в аппарате Ниссима, Альдо и Стэна такая телепортация была единственным способом вернуться назад на орбитальную станцию – Сатурн втянул детей в свое зыбкое чрево, и теперь Юпитеру предстояло «обманом» (т.е. с помощью заранее приготовленных технических средств) заставить его отрыгнуть их обратно. Для сторонника «наивно-позитивистских» взглядов в проблеме телепортации сознания, возможно, нет ничего особенно фундаментального – это очередная интересная задача, с которой человеческий разум при удачном стечении обстоятельств непременно справится, как он уже справился с проблемой перемещения по воздуху, мгновенной передачи информации на большие расстояния и т.п. В рассказе даже имелось краткое, но довольно убедительное научное обоснование уже разработанной (в гипотетическом будущем) технологии: секрет заключался в том, чтобы отказаться от мысли о необходимости транспортировки чего-либо из одного места в другое – просто в некой новой системе координат оказывались идентичными две поверхности, которые в другой (обычной) системе координат представлялись различными и взаимно дистанцированными. Заметим, правда, что в этом объяснении допускается уже явное отступление от господствующего с ньютоновских времен представления об изотропном равномерном пространстве в сторону более поздних и пока менее популярных учений - топологии и ее научных дериватов. С другой стороны, если рассуждать с позиций, так сказать, «поздне-идеалистических», – т.е. подразумевающих, что сознание – это, собственно, и есть пространство и время, – то сама возможность технически воспроизводимой, тиражируемой телепортации сознания (точнее – самого dasein) не может восприниматься иначе как подрыв самых что ни на есть устоев миропорядка, как скандал и конец света. Ибо если уж мы научились складывать пространственно-временной континуум в конкретных «местах», почему бы нам не сложить его весь сразу, – не свернуть, так сказать, небо как свиток? Хотя и в подобной реальности что-то может (и должно) оставаться Невозможным – все зависит от нюансов Научного Обоснования, которое, в сущности, и не является таковым, если вместо переноса Практических Ограничений на новый уровень провозглашает их полную отмену. Не отзвуком ли подобных соображений следует считать то, что телепортация сознания в рассказе о спуске на Сатурн так и не заладилась – решившийся первым пройти сквозь машину Стэн вернулся на орбитальную станцию «пустым телом», без протяженности опыта, без dasein?
Но я забежал несколько вперед – неудачная телепортация Стэна описывалась в конце рассказа, перед самой развязкой. Пока мы стояли на холме, речь шла о сборке и установке на поверхности плотного ядра Сатурна устройства для телепортации, именуемого «ПМ-экраном», что явно перекликалось с действиями членов КД на поле – развертыванием белого полотнища. Изобретенный автором рассказа квази-технический неологизм «ПМ-экран» как-то непроизвольно связался у меня в голове с «постмодернизмом» – не только из-за аббревиатуры ПМ, но и под влиянием популярного метафорического определения постмодернизма как «триумфа поверхности» (уравнивающей все смыслы бесконечной скользкой поверхности сплошного взаимного означивания и т.п.). «Постмодернизм», кроме того, содержит сильную коннотацию победы над Временем, его оргастического упразднения: «пост-современность» – это, в сущности, ни что иное как «пост-dasein-овость». Рождение Юпитера, предварявшее утрату Сатурном своих властных полномочий, стало возможным благодаря технической уловке-приспособлению: Рея-Опс скормила Сатурну вместо Юпитера запелёнатый камень. Победа Юпитера над Сатурном означала, правда, не полный коллапс Времени, а всего лишь переход от циклического (или т.н. «мифологического») времени к времени историческому (нарративному). Таких переходов история знала несколько: «освоенный» Гесиодом нарративный ресурс античной мифологии постепенно исчерпался, и «многонарративность» олимпийского пантеона сменилась «однонарративностью» Яхве, «бога живого», творящего историю «в реальном времени». Решающим ударом по языческому времени (превратившемуся, в свою очередь, в «мифологическое») стало, как известно, воплощение «бога живого» – явление Христа. В противоположность Юпитеру, тело которого было подменено камнем и таким образом спасено от поглощения Сатурном, Христос сам предложил ученикам «на съедение» свое тело в виде хлеба, преломленного им на Тайной Вечере. Отважившись на несколько расширенную интерпретацию евангельского сюжета, можно предположить, что хлеб этот важен, в первую очередь, как часть и символ всей мировой плоти, которая в тот памятный момент претерпела радикальное и тотальное перевоплощение – как сказал бы какой-нибудь законченный эзотерик, «здесь» стало «везде» и «сейчас» стало «всегда» уже «тогда», а «постмодернизм» с его «упразднением времени» был как бы очередной реактуализацией, «реверберацией» этого мощнейшего события мировой истории.
Вся эта созерцательно-аналитическая цепочка от «сына-камня» к «сыну-хлебу» и «постмодернизму», уже когда-то пройденная и благополучно забытая, прошелестела где-то на периферии моего сознания по мере дальнейшего развития событий на расстилавшемся перед нами поле. Причем размышления о хлебе явно относились уже к той фазе акции, когда мы с Лейдерманом отправились, по просьбе вернувшихся на холм членов КД, посмотреть на сооруженную ими инсталляцию, – и обнаружили, что белое полотнище прижато к снегу прямоугольными буханками ржаного хлеба с вмонтированными в них портретами русско-советских исследователей. Хлеб, использованный подобным образом (в качестве груза), естественно наводит на мысль о своем происхождении от камня. Само белое полотнище представляло собой увеличенную ксероксную репродукцию невероятно красивой графической схемы, состоявшей из цифр, линий и одного полукруга, залитого черным. На этом полукруге было написано слово «красное». Это «красное» вызвало у меня в памяти только «загадочное красное пятно Юпитера», которое, будучи тут же насильственно интерпретированным как «родимое пятно Юпитера», послужило неким высшим подтверждением релевантности выстроившейся в моем мозгу генетической последовательности. Что же касается исследователей, то, насколько я помню, тогда я затруднялся их как-либо однозначно интерпретировать – разве что как детей Сатурна, побывавших в роли пищи, – что было бы, наверное, слишком буквально.
Но тем временем на фонограмме происходило это несчастье со Стэном – неудачная попытка телепортации. Не готов поручиться за соблюдение строгого хронологического порядка, но, как мне кажется, непосредственно перед нашим спуском с холма участники экспедиции на Сатурн как раз закончили обсуждение вопроса о том, кого следует отправить по телепортационному каналу первым, – в качестве проверки, – и пришли к выводу, что это должен быть Стэн, поскольку он (пилот) свою функцию в рамках общей миссии уже выполнил и на дальнейшее развитие событий был способен повлиять в наименьшей степени. Точнее, на таком решении настоял сам Стэн, пользуясь своим «служебным положением» командира экипажа. Когда мы вернулись на холм после осмотра инсталляции, герои повествования уже обсуждали печальный результат этой «проверки» – Стэн прибыл на станцию в «лоботомированном» состоянии. Ретроспективно в этом эпизоде кажется соблазнительным (или даже естественным) увидеть метафору типичной акции КД, задача которой, в частности, состоит именно в том, чтобы перевести зрителя в такое вот состояние «тотального непонимания», надеть на него «шапку Гугуце». Однако как демонстрационный элемент данной конкретной акции история со Стэном произвела на меня прямо противоположное действие – она позволила достроить остававшуюся незавершенной параноидально-герменевтическую конструкцию, расставив по местам последние незадействованные в ней детали происходящего. Тут, возможно, даже не требуется никаких дополнительных пояснений: после свершившейся трагедии сцена прощания командира с экипажем трансформировалась для меня в подобие Тайной Вечери, затем между окружавшими его в тот момент учеными и «учеными вообще» обнаружилась своего рода «линия апостольской преемственности» (безвременная), и в результате разложенные на белом полотнище исследователи преобразовались в «истинных христиан», которые, в порядке доктринально оформленного «подражания Христу», превратили буханки черного хлеба в свои тела. Вывод, который я сделал из всего этого нагромождения сомнительных параллелей и отождествлений, можно выразить следующим образом: только свято верящий в то, что вселенная действительно обладает собственной плотью, способен (и при этом отнюдь не всегда) эффективно содействовать переработке этой плоти обратно в Слово.
Попивая на холме предложенный после окончания акции коньяк, и прокручивая в уме вышеописанные построения, я, разумеется, вполне отдавал себе отчет в том, что к сути происходившего в тот день на поле они не имеют почти никакого отношения. Единственное, в полной неадекватности чего я до сих пор испытываю некоторые сомнения, – это связка «ПМ-экраны» = «постмодернизм»: возможно, в выборе текста для фонограммы сказалось подчеркнуто личное отношение Монастырского к постмодернизму, на которое обратил когда-то внимание В.Тупицын. Опять таки схема на белом полотнище, как позже выяснилось, была репродукцией одной из ранних «пред-постмодернистских» работ Монастырского – страницы из атласа «элементарной поэзии». Сохраняющееся у меня ощущение присутствия здесь некой интриги говорит, скорее всего, о том, что, кроме изложенного выше интерпретационного ряда, для меня в акции «Полет на Сатурн» имел значение (и не исключено, что первостепенное) какой-то более интимный ряд, связанный с «персональными траекториями» конкретных ее участников, с объединяющей их системой взаимоотношений, и с проекцией этих траекторий и этой системы на сюжет использованного в акции литературного произведения. Но здесь я, пожалуй, воздержусь от дальнейшего развития этой темы.
14.11.04