(беседа с И. Макаревичем)
НП: Надо начать с того, что отчасти это событие было для меня несколько неожиданным, потому что до 12 часов ночи предыдущего дня я не знал, что буду в нем участвовать, и Сережа, который мне позвонил и сообщил об этом, несколько выбил меня из состояния обычного равновесия, потому что у меня на следующий день были назначены какие-то дела. Для того, чтобы мне участвовать, мне пришлось принять какие-то экстренные меры, договориться со знакомыми. И это состояние напряженности продолжилось на следующий день, потому что мне стоило большого труда отпроситься и перенести свои дела на другое время. Когда я приехал на Курский вокзал к 10 часам (мне было сказано, что электричка отходит в 10.05), в 10 часов никого не было, кто меня должен был встретить, потому что в это место я первый раз ехал и сам не мог добраться. Я уже стал думать, что это так и нужно. Но тут пришел Сережа, нам пришлось бежать, мы не успели взять билеты. Это всё усилило напряжение. Потом мы приехали на станцию, это оказалось совсем не дачное место, а городок, довольно неприятный. Я просто хочу показать свое эмоциональное и физическое состояние, которое предшествовало этому событию. Потому что оно каким-то образом повлияло на восприятие вещи. Потом мы вышли из этого городка, я как-то расслабился, там оказалось очень красивое место, лес, уже стало как-то лучше, но дальше это состояние напряженности опять возникло. Я очень торопился, несмотря на то, что я перенес свои дела на более позднее время, мне всё-таки нужно было вернуться часам к 2 – 3, а по каким-то причинам вещь не начиналась. Мы пришли на дачу, сидели, разговаривали, мне говорили, что кто-то должен приехать, но не приехал. Сережа перед этим мне заявил, что я еще много кого должен увидеть. Мне как бы создавали атмосферу ожидания, метафоризировали сознание, но для меня это было бесполезно, потому что я был очень напряжен. И время это было довольно длительным, потому что на даче мы просидели, наверное, час. Но мы поняли, что очевидно те, кто должен был приехать, опоздали на поезд, там был большой интервал между поездами, и поэтому такая задержка. Сережа выбегал, Игорь нервничал, он знал, что я опаздываю, ему было несколько неудобно. Вот такая была атмосфера, предшествующая этому событию. Но вот наконец пришел Сережа, сказал, что идут, и что нам тоже пора выходить. Игорь и Сережа меня повели по дороге в лес. Приятная природа, весна, листочки появились – всё было очень мило и меня немножко успокоило, настроило на лирический лад. Пошли мы по лужам, по дорожке, потом пошли в лес, нас встретила Лена, заговорщически улыбнулась, достала черные очки, мне их надели на глаза. Я что-то похожее на это ожидал, потому что что-то должно было когда-то начаться, что-то необычное. Началось с того, что мне надели на глаза очки. Я на это никак не отреагировал, мне не было неудобно, потому что меня взяли под руки и повели по этому лесу. Извинились перед этим, что это вещь просто необходимая, неприятная, но необходимая по чисто техническим делам. Меня провели, потом я услышал чавканье воды, я помню, и ввели во что-то такое типа пещеры. Мне показалось, потому что повеяло сыростью, холодом. Там сняли очки, и я оказался в таком круглом туннеле. Там внизу было немножко воды, и посадили на стульчик. Надо сказать, что моментально у меня этот стульчик вызвал ассоциативную связь с мифологическим образом переходов в другую реальность. И поскольку как бы вся художественная практика для меня не новая, я знаю, с чем она сопряжена, с каким комплексом идей. Я уже начал прозревать ситуацию с этого момента, что ассоциативная отсылка тут может быть связана с книгой Моуди или с туннелем, который присутствует у Тарковского в фильме «Сталкер». Такое умирание. Я сидел на стуле, мне вручили инструкцию, я прочитал, что должен буду двигаться по этому туннелю, что там меня не ожидает никаких неудобств. Поэтому даже плохая освещенность не должна вызывать у меня какого-то напряжения. Я должен был начать движение, когда у меня уберут эту инструкцию из рук. Ее все не убирали. Я сидел на этом стуле и размышлял о том, что должен буду пройти по этому туннелю, ну и как бы проецировал, что же может произойти дальше. И подумал, что, наверное, туннель всё-таки имеет конец, а не видно этого конца сейчас из-за кривизны этого туннеля или из-за того, что тот конец закрыт чем-то темным. Я подумал о том, что должен буду пройти и выйти из этого туннеля, и там очевидно будет другой какой-то мир, смоделированный опять же по образу, взятому из опыта людей, побывавших там, в потустороннем мире и вышедших из состояния клинической смерти. Мир, который установился в каких-то образах в последнее время в сознании культурной среды. Таким образом, я всё как бы просчитал, и ничего нового не было. Я рассказываю о сознании, о таком критическом, что ли, отношении ко всему этому. Но у меня еще лично какие-то были установки относительно вообще вот такой практики, что критическое отношение и сознание того, что можно вообще всё объяснить, и что всё известно, и что если так подумать трезво, то можно всё понять, и вообще ничего нового нет. Но у меня было такое отношение, что не то, что это всё не так, а то, что есть еще другая плоскость сознания, что этот критицизм присущ человеку не всегда. В состояниях экстремальных или состояниях болезни это куда-то уходит, и мы начинаем пребывать в совершенно каком-то другом мире, где разворачиваются какие-то мифологические образы и страхи и как раз моделирование этого мира я и предполагаю в этой художественной практике. И то, что я говорю, что я просчитывал ситуацию, которая должна была произойти, это один план моего критического отношения, а то, что мне это придется реально пережить - надо как-то по-другому к этому отнестись. Потому что, если я буду постоянно хранить эту трезвость, я ничего не пойму. Это будет для меня абсолютно неинтересным и ненужным и потеряет вообще всякий смысл. Я всеми силами пытался отогнать критическое отношение, вжиться в этот мир предстоящих образов, принять это за единственную действительную реальность и со всей полнотой пережить, потому что вижу в этом какой-то смысл, что это дает опыт какой-то реальный и необходимый. Я подхожу к тому моменту, когда у меня отобрали инструкцию. Все эти мысли у меня проходили, когда я сидел на стульчике до начала движения. Но вот у меня отобрали инструкцию, начался мой уход в другую реальность. Намек на то, что будет плохая освещенность, тоже у меня создал такое подозрение, что с той стороны меня тоже закроют, и я, должно быть, окажусь в кромешной тьме. Но это меня как-то не тяготило, потому что людей, которые это приготовили, я давно знаю и не ожидал от них никакого подвоха, я имею в виду подвоха идиотского, глупых шуток. Я не боялся этой темноты. Действительно, закрыли за мной этот вход, и я остался в темноте. Первая неожиданность, с которой я столкнулся, это было то, что я пытался отогнать свое критическое отношение к тому, что я всё знаю, чем это кончится. Но вдруг оказалось, что этого и не требовалось, не требовалось усилий с моей стороны. Потому что это произошло естественно по одному такому очень интересному эффекту, я бы сказал, случайному. Дело в том, что когда закрыли за мной вход, и я стал двигаться по этому туннелю, я вдруг увидел такие бледные светящиеся по контуру туннеля такие круги – это свет, проникающий через стыки этих труб, из которых был создан туннель. Поскольку я двигался, и ничего не было видно, только эти круги уходили за меня. Это произвело такую отсылку: я когда-то занимался такой практикой на концентрацию внимания и рассредоточения. И этот эффект, он как раз происходит в момент концентрации внимания. Этот момент очень сходен. Вдруг, если закрываешь глаза и сосредотачиваешься где-то внутри себя, то тут как раз появляются такие светящиеся круги, которые тоже двигаются как бы вперед удаляясь. И такая отсылка, ассоциативная связь меня моментально погрузила в иную реальность внутри меня, но более реальную, потому что реальность того сознания очень эфемерна, а тут всё очень как бы реально, и эти круги действительные и этот туннель каменный. Это первый момент, который снял с меня критицизм. И еще должен сказать, что все негативные эмоции, которые я испытывал, когда собирался ехать, и когда ехал, всё неудобство, связанное у меня с событиями дома – это всё ушло, исчезло. Я как-то включился в это, и это было очень приятно, перестали существовать мелкие заботы, в общем, я как будто растворился в другом мире. Потом, по мере продвижения, эти круги исчезли, свечение исчезло, туннель был довольно длинный; у меня была масса всяких образов и мыслей, я освоился с этим туннелем и опять начало возвращаться критическое отношение: я, наверное, дойду до конца, и поскольку кривизны нет, там это будет затянуто чем-то темным, я, наверное должен буду это прорвать и что –то там увижу. Еще когда я шел, я слышал какие-то посторонние звуки. Когда я сидел еще на стуле, были какие-то хлопанья, это внесло напряжение, некоторый страх, что там что-то есть, но это было как-то неосознанно, я даже на этом не сосредотачивался. А когда я шел, эти звуки повторялись, я думал: «А вдруг будет что-то не так, что не будет там загородки, а что-то я встречу еще». Такая мысль у меня пробегала. И в общем-то это было бы для меня неожиданностью, конечно. Но с другой стороны, а что я могу встретить? Человека? Бывают такие развлекательные туннели, когда тебя бьют мокрой тряпкой по голове, когда ты едешь в вагонетке. Я просто не был никогда в таком туннеле, но слышал. Я думал, что вряд ли уж такая ерунда будет, но мало ли какие вещи могут быть реализованы. А оказалось вообще совсем другое дело. Вдруг эти хлопанья прекратились, я услышал какой-то треск (я был еще где-то посередине, ну может быть две трети прошел)- вдруг раздался треск, и произошла вещь совершенно для меня неожиданная: отодвинулась какая-то дверь (в конце туннеля оказалась дверь), я увидел раму, затянутую черным, и она отошла от края туннеля сантиметров на 30, через нее пробился солнечный свет. И было совершенно неожиданно и непонятно, почему это произошло, а главное, зачем это надо было отодвигать. Я как-то не предполагал, что в вещи могут быть случайности, то есть предполагал, что, но не такого вида. Я совсем не понимал, что происходит. Я даже приостановился от неожиданности… Вот как раз этот момент сбил начавшие преобладать оценочные категории, рационалистические, что ли. Я сначала приостановился, но потом стал дальше идти, так как в инструкции было написано идти. Ну я и шел, не повернулся назад, я подумал, что происходит что-то и ладно, я дальше иду. Вот тут произошла вторая неожиданная и несколько комическая вещь, которая совсем меня обескуражила. В эту приоткрывшуюся дверь стали биться с той стороны. Несколько раз ударились, потом со страшным грохотом влетела, прорвав бумагу, в мой туннель фигура моего старого приятеля, друга Андрюши Монастырского. Он даже упал в лужу, и я на него смотрел и думал, знает ли он о моем присутствии и зачем он это делает. Я понял по его реакции, по выражению лица, что он ничего не знает (он меня не видел) и очевидно тоже является участником этого события. Тут он увидел меня, удивился, у него был совершенно ошалевший вид, поприветствовал, что-то такое сказал вроде «ты куда?» Я говорю: «Я – туда», а он: «Ну а я – туда», и как-то побежал с каким-то смехом, но смех какой-то был болезненный, я бы сказал даже истерический, но у меня тоже состояние было какое-то странное. Дальше я вышел в ту дырку, в которую он пролез. И естественно оказался в, конечно, таком, совсем другом мире, уже вполне реальном, но другом. Пейзаж был незнакомый, потому что меня вели с закрытыми глазами, и оказался я в действительно другом мире. Из-за бугров я увидел еще две знакомых головы. Это было приятно. Было приятно, что всё как бы кончилось и сработало внутренне. Это переживание, я имею в виду какой-то другой реальности, оно как бы зафиксировалось у меня внутри и дало положительную эмоцию, кроме того, положительный момент то, что сняло напряжение и ввело в какую-то другую область, и через прохождение другой реальности вернуло опять к этой, но с другим каким-то более приятным ощущением. Потому что не вернулись мои заботы после этого, они как-то утратили свою значимость, и хотя я уже был вынужден уехать в Москву, но уезжал с каким-то другим настроением. Я имею в виду положительный момент на этом уровне, на обычном, реальном. Вот и всё, что я могу сказать относительно моих переживаний и отношения к тому, что произошло. Я доволен и рад, сама вещь мне очень понравилась и дала мне какой-то еще опыт переживаний и повод для размышления над такими пограничными ситуациями, и переживание других реальностей, других плоскостей восприятия мира.
Встреча с Андреем для меня была полной неожиданностью. При первой реакции она была настолько комична и страшно неожиданна. Дело в том, что когда я ехал, я думал, что Андрея нет и этого быть не может, и что он всё-таки появится, а потом я об этом забыл. И когда вдруг он появился, наконец, я это как-то очень неожиданно воспринял, и потом его появление было очень комично, и тут же сбило мою критическую машину спонталыку. У него был страшно растерянный, ошалевший вид, я еще думал, знает ли он о моем присутствии и понял, что нет. А потом он увидел меня и как-то, как он это делает, страшно засмеялся, и мы с ним, не останавливаясь, побежали в разные стороны.
ИМ: Конечно, такая встреча в реальности не может ничего оставить кроме каких-то банальностей.
НП: Да, она внесла хороший иронический момент во всю серьезность образа этого туннеля, смерти, перехода. Это приятный момент.
ИМ: Это как бы сняло тяжеловесность.
НП: Мое мнение, что это снимать может не только неожиданность, но и внутри можно пытаться снимать, то есть переживать как-то более адекватно такие банальности. Это был нужный момент. Я имею в виду, что существует то, от чего мы постоянно отбрыкиваемся, и то, что нам часто режет слух, то, что вызывает автоматизм. Работает это только на каком-то другом уровне. На рациональном мы это всё отбрасываем, а вот на уровне мифологическом, на уровне сознания, когда мы бываем в состоянии болезни, какой-то восприимчивости, тогда это в нас входит, как действительная реальность. Она есть, и наиболее очевидно стабильна, потому что она везде встречается в образах мифологических.
ИМ: Во всех таких действиях существует три плана. Это первоначальный замысел (формальный), второй план – это уже происходящее само действие и аналитическое отношение участника. Этот план наиболее уязвим, поскольку технически всегда это сделано приблизительно, и мы идеально не можем сделать, да и не стремимся никогда. Ведь мы даем друг другу какие-то схемы, которые участники готовы воспринять, или они их отвергают. То есть, если они готовы, то они серьезно относятся и прислушиваются к этому третьему плану, а если нет, они могут отнестись иронически, заострить внимание на какой-то шероховатости технической. А третий, наконец – это самый сложный, который с самого начала является стимулом авторского замысла, но только стимулом, очень глубинным и туманным. И опять-таки, если он воспринят участниками, он воспринят ими тоже неосознанно буквально. Вот как та же самая встреча тебя и Андрея в коридоре другого. Ведь она в бытовом отношении полна в положительном смысле таких комических деталей. Но вместе с тем я из твоих слов вижу, что этот план имел место. То есть эта встреча, замысленная в неком ином пространстве, в иных отношениях, состоялась.
НП: И она носила какой-то иной характер, нежели если бы она состоялась в другом месте. Потому что мы очень близки с Андреем, часто друг друга видим, тут мы только обрадовались друг другу, но были заняты чем-то другим и быстро разбежались.
ИМ: Я тебя хотел спросить вот еще о чем. Эта вещь, первая для меня, мы с Леной сделали ее как обращение к языку действия, для меня это первый опыт. Мне кажется, мы делали ее в традиции, которая была вами намечена, но вместе с тем есть какие-то отличительные особенности. Ты не думал на эту тему?
НП: Если сравнивать, то есть, безусловно, ряд вещей, которые сходны по какой-то такой структуре построения с этой вещью. Я имею в виду то, что связано с вещами, где присутствуют моменты исчезновения и возникновения, ухода и прихода. Мне кажется, что отличительной чертой является то, что эта вещь более чистая и более открытая. Прежде всего вещи, связанные с этими образами исчезновения, ухода и прихода первоначально исходили от Андрея. И у него есть такая особенность – эту чистоту как бы скрывать, метафоризировать какими-то необязательными элементами. Из-за боязни, что это прочтется. Он страшно боится этого первого плана, что он вылезет. В начале практики это было необходимо, очевидно. Потому что только складывалась среда, где работали эти вещи, и было необходимо добиться благожелательного отношения публики, чтобы они себя первоначально не настроили только на этот план, тогда бороться с этим было бы невозможно, если бы это сработало сразу только на прочтение, как была, кстати, такая фраза Бажанова на одной из вещей – «Я десять лет тому назад это придумал, а они сейчас это сделали». Это ерунда, потому что вообще не в этом дело. Поэтому мы, когда делали вещи, долго спорили и ругались с Андреем. У меня были сильные возражения в «Месте действия» насчет занавески. Когда он разрабатывал чистую конструктивную вещь, вдруг, обманывая меня и себя, начинал вносить массу необязательных, посторонних элементов. А необходимо это только для того, чтобы сбить публику с критического отношения. А потом они сами поймут, о чем тут шла речь. Важно их приятие, важен другой план, уровень. Эта вещь обошлась без посторонних элементов, и она чище. И система образов несколько иная. Есть свой оттенок, вот то, что встреча должна была состояться, и безусловно была вами просчитана, и она входила в первоначальный замысел. У меня была настроенность на вещь типа Андреевских. Я думал, что выйду, а там кто-то стоит, какие-то люди, какой-то рай. А тут этого совсем не предполагалось. В вещи, которую делал Андрей – черный дом, я мог меньше отдаться этому плану. Она перегружена, может быть очень сложна технически. Я сидел там страшно долго. Там у меня не прочитался до конца этот образ. Для меня темнота там развернулась в другом плане. А здесь всё было адекватно.