(отрывок)
Художник сводит счеты с художничаньем. Последовательно уходит рисунок, композиция, уходит изображение, наконец, и изобразительность – убрана и рамка, остался один лист. На листе – ничего. Что, так и ничего? Не совсем… Не осталось ничего художественного, но остается искусство… Пока лист – из той же серии, лист может повторяться, меняться, перейти во что-то еще, на очередном листе может опять что-то возникнуть и т.д… Это все можно сделать хуже, можно лучше, искусней – это надо уметь… Искусство и есть то, что надо уметь. Связь с произведением, материалом еще не порвана – она все тоньше, напряженней. Хотя она отрицательная, через серию отказов, отталкиваний. Но вот оттолкнулись и как понимать: провал это или полет? Взмыл ты или у тебя из-под ног вывернулась опора? И все зависит, как понимать ничего, которое получилось. Если так и понять как нуль и свой произвол, полномочие без конца так и кормить зрителя ничем – тогда конечно… А если понимать ничего как все, как ничего специально художественного, зато все по тем же правилам искусства – что получится, но как можно лучше – тогда другое дело… И вот тут, наверное, самое трудное место. Отворачиваясь от произведения и материала, К[онцептуализм] как бы не желает знать школу, выучку – ему сразу подавай результат. К. ярый демократ – он против намека на иерархию жанров… Почему, в самом деле, скажем, гениальная острота и ее автор ходят какими-то неприкаянными и пропадают в конце концов невесть куда? Почему они лишены прав? Чем острота хуже любого произведения искусства? Истинная правда: Жигалов с Абалаковой поставили стул в людном тесном экспозиционном помещении, а на стул положили записочку: «Стул не для тебя. Стул для всех». И лучшей эпиграммы на нашу систему я, например, просто не знаю. Я за то, чтоб этот стул входил во все хрестоматии, чтоб он как-нибудь покупался, продавался и чтоб авторы могли этим в достатке прожить до конца дней – стул стоит того. Гений бесценен. Острота, нет, не ниже, не хуже – одна сложность: она теперь обязана быть гениальной, каждая новая строка. Поскольку не гениальная строка – сразу нуль, никакое не искусство. И тут демократ К. запросто оборачивается демагогом, просто жучком… Мгновенно возникает организация, рутина хуже всякой академической – ради имитации некоего постоянно действующего остроумия и находчивости как жанра, рода искусства. К. выступил против претензий и провалов, волчьих ям искусства, выеденного жрецами, но у того искусства налицо хотя бы техническое умение, хоть минимум. Кстати, К. как-то надежнее получается у тех, кто все-таки владеет вроде бы отвергаемой техникой – не зря, наверное, тот же Жигалов художник по ремеслу. Пытаясь же напирать на доктрину во что бы то ни стало, автор-концептуалист идет против своей природы. К. роет себе сам яму глубже прежних и обязуется совершить чудо: перелететь. И даже наладить полеты, рейсы. Опоры – обычное умение-понимание-оценка видимой работы – убраны, и… Случаются и чудеса, но отнюдь не каждый раз. Но мы-то как раз ждали надежности – а то для чего было и огород городить, ездить за город… Надежда же на постоянную, добросовестную работу невидимую, скрытую, которая только и дает эффект гениального взлета – это расчет на непременную сверхчестность, на честное слово – опять что-то утопичное.
Всеволод Некрасов. Концепт как авангард авангарда
МИХАИЛ СУХОТИН. ВНУТРЕННЯЯ РЕЧЬ КАК КРИТЕРИЙ ПОЭТИЧЕСКОЙ ФОРМЫ