Двадцатого марта 2000 года был такой же роскошный солнечный день, как год назад - на Шведагоне. Дорога к полю (она началась (торжественно) ожиданием у станции метро, затем - в машине) тоже напоминала предыдущую - было то же странное переживание повторенности: незаконное на Шведагоне (то было мое первое посещение акции КД), теперь оно было вполне логично - вот, я еду на встречу с незнакомым-не-только-понаслышке - но было все тем же чувством радостной привычности - с его незаконностью
Поле оказалось другое - на этот раз оно было центром поля, причем сразу. Направление ожидания не было скомандовано: путь к утоптанной лыжами поляне был путем к месту, откуда видно интересное, но не к самому интересному - как на смотровую вышку. А с вышки ожидалось во все стороны. Однако вскоре кто-то из зрителей обнаруживает тонкие веревки от края и до края поля, касаясь нашей поляны - Смотрите!+ и здесь! Нас опутали! - и ожидание становится направленным. И комфортным: события сами разворачиваются на нас. Веревки, точнее нити, протирая борозды (без которых их было бы трудно заметить) медленно и рывками уводили взгляд далеко направо и далеко налево. Там были видны (или кто-то сказал, что видны) фигуры устроителей(?). Было даже ощущение, что ниток этих больше - как природное явление, через метр, через три опять и так далее - как грибы. Открытия более зорких коллег опережали работу воображения, вскоре я уже напрягал зрение, пытаясь разглядеть приближающиеся предметы, несколько позже ставшие салазками. Салазки везли опять таки предметы - то есть непонятно что. Первым появился звук - показавшийся поначалу каким-то природным: фонограмма пения птиц или что то в этом роде. Момент распознавания звука фонограммы как речи кажется совпал с (в качестве догадки) констатацией невозможности эту речь разобрать, и - с узнаванием этой невозможности в качестве жанровой формы неразличенности. То есть категории достаточно открыто наступали на пятки реальности. Что не отменяло работы заинтригованности, такого щекочущего неведения внутри знакомой (якобы знакомой, конечно) формы. Итак, синий лоток бодро проскользил слева направо в нескольких метрах от нас, на досадном для понимания, но не для ушей расстоянии. Вытягивая шею и напрягая слух, с комментариями, мы проводили утягиваемый вдаль тайный предмет, который уже поравнялся вдали со своим красным близнецом. Сразу же возникла мысль о диалоге, который, возможно, должен был состояться напротив поляны, обогатившись как артефакт через наше присутствие: ближний из голосов мог быть вполне различим, либо неразличим менее, сама ритмика (пусть непонятной) речи могла дать правдоподобие (мало того, что подслушанной, так еще и попросту несуществующей) коммуникации, выделив нас, как созерцателей нежити, в эстетический объект. Словом, мысль о присутствии при воплощении редкой формы - Ошибки КД. Но подоспевший красный лоток развеял такие подозрения: он попросту замолчал, приблизившись на безопасное расстояние (какое то чувство удачи даже заставило меня волноваться - не заговорит ли он снова слишком рано) и включился, лишь опять войдя в зону звуковой неразличимости как к себе домой (включить свет войдя к себе). Тайному улову - приватное место (слова «улов» в тот момент еще не было, конечно). С чувством случившегося события я ждал подходящих устроителей как уже некую церемониальную часть акции, с подарками и документацией. Действительно, Панитков принес нарезанные (по пути) куски магнитофонной ленты, Монастырский и Ромашко раздавали пакетики и удостоверяющие присутствие на акции визитки - с названием и временем акции и изображением рыбака - китайской статуэтки на весеннем снегу. Время года на фотографии было (или выглядело) более поздним, чем время акции. В оживлении расслабившихся зрителей мимо меня промелькнула фраза Ромашко: Он вас дурит, нет там ничего. Значит, там что то есть - какая-то невидимая помеха, рыбак, которого мы проглядели. И действительно, в бинокль Монастырского можно было увидеть на дальнем (переднем) конце поля того самого рыбака с фотографии. Точнее, не увидеть, а получить некий предварительный аванс доверия к тому, что требует подтверждения. Я не помню, кто сказал, что из тех трех дальних точек средняя - вовсе не островок сухой травы, а рыбак, но только после этого я действительно его увидел, уверовал и верю по сей день. Непостижимый, могущий быть чем угодно - как все китайское (- Это КИТАЙСКОЕ! - как в одном выступлении Пригова) он был назначен на место рыбака, трансцендирующего (значит, в данном случае - брутального) свидетеля, одухотворяющей бреши в повествовании - но так и остался в полосе доверия, субтильного места пустого действия. Возможно, пересечение этих категорий было одной из задач акции.
С поля ушли все, кроме рыбака.
Так он и остался на дальнем краю поля - предмет изобразительного искусства: неразличимый рыбак акции КД.