TRANSLATION IN ENGLISH
С. Ситар
О 146-й акции КД (5 лозунгов – Баган)
Концептуальный перфоманс эфемерен, в нем нет ни «картины», ни «инсталляции». Если ничего не записать, то его как будто и не было.
Письмо отвлекает от настоящего, от потока теперешних впечатлений, но дает возможность расширить настоящее за счет прошлого.
3 октября 2017 года теперь тоже настоящее, часть теперешнего охвата.
Так все и происходит, из-под одной «полноты» всякий раз всплывает, поднимается какая-то другая, претендующая на больший охват. И вещи меняются, возникает время.
Было, стало.
Концептуальному перфомансу как традиции угрожают забвением и исчезновением его заведомая безместность, вневременность, отсутствие адекватного определения.
Когда мы вышли в тот день из поселка на широкую просеку, в воздухе перед нами почти неподвижно висели две темные птицы. Просека была руслом ровного воздушного потока – поймав его крыльями, птицы летели, оставаясь при этом строго на одном месте. А в перспективе просеки были видны три лошади – две белые и одна гнедая. Издалека слабо доносилось их ржание. И этого было бы вполне достаточно.
В определениях концептуального искусства, появившихся на закате 60-х – в частности, Сола Левитта и Кошута – акцент был решительно перемещен с материала и формы на идею. По какой-то причине им представлялось важным объявить искусство производством смыслов, то есть содержаний, а не эстетики, то есть способов выражения и чувственных переживаний. Концептуальное искусство в таком редуцированном понимании – это прежде всего «спроектированное» искусство. Изобретенное, и потому не оскверненное связью с ремеслом и телесным трудом. Отсюда уже один шаг до «искусства управления» и тому подобной жути.
Мы переходим просеку и углубляемся в лес. Вдоль его кромки тянется внушительных размеров насыпь или дамба. Идем уже так долго, что по спине начинает карабкаться холод. Кроме ЛЭП рядом с лесом проходит подземный коллектор – об этом свидетельствует забытое бетонное кольцо и вынесенные на поверхность краны. Откуда-то на голове у Оксаны появляются черные штаны. Во рту вкус кедровых орехов, которыми угощают Маша и Миша.
Не так давно я наткнулся на любопытное высказывание венгерско-американского математика Джона фон Неймана. Он пришел к выводу, что жизненно необходимый для оценки математических построений критерий «простоты» имеет чисто эстетическую природу, то есть не поддается ни квантификации, ни какому-то строгому логическому обоснованию. В конечном счете, качество «сугубо интеллектуальной» математической конструкции определяется сведущими людьми как бы «на слух», то есть открывается им в виде чувственного переживания особого рода. Тут впору вспомнить о том, что исходно, во времена Платона, слово «идея» было еще тесно ассоциировано со зрением, – поскольку idein означало именно «видеть».
Процессия останавливается в месте, где деревья стоят несколько реже. Красный сосискообразный предмет, вынутый из сумки, оказывается переносным громкоговорителем. Андрей включает запись чтения какой-то краеведческой книги про монастырь и живших неподалеку людей. Медленно разворачиваются и развешиваются между деревьями красные «лозунги» примерно того же содержания, – только почему-то на английском языке. Голос из динамика придает всему оттенок сказки или сновидения. Тонкие вертикальные стволы тянутся вверх среди бурелома.
Если даже самые абстрактные математические истины оказываются устремленными к чувственному критерию типа «красоты доказательства», получается, что столь важное для Кошута отделение концептуального искусства от эстетики – это какая-то сомнительная аберрация ума, нелепость.
"Both landlady and loger were arrested at the very start of the war Wetzger for not returning the receiver and listening to German radio". – Текст первого привязанного между деревьями лозунга сцепляется с аудиорядом через слово «радио».
Потоки драгоценностей. Драгоценности бьют фонтанами. Все, кто прошел через это, сошли с ума.
Все эти тексты об улицах, домах, семьях (Pleshanovs, Rachmaninovs, Chumakovs, Kiselevs, Gorbachevs) отсылают к «невидимой миру повседневности», к тому, условно говоря, наиболее приземленному регистру человеческого бытия, который по-настоящему известен только детям и поэтам. У меня вертится в голове слабо расчлененная смесь канонических «Вдали, над пылью переулочной / Над скукой загородных дач...» и «Плывет в тоске необъяснимой / Среди кирпичного надсада...» (мертвецы в обнимку с особняками).
А тем временем из динамика начинает звучать совсем другой текст, предваренный фразой «Теперь об основе просветления».
Контраст его с предыдущим бесконечным перечислением домов столь разителен, как если бы над нами неожиданно зажглась тысяча солнц. И то, что до сих пор представлялось днем, оказалось лишь жалкими тусклыми сумерками. Или как если бы вдруг обнаружилось, что лес, в котором мы находимся, висит высоко в небе над облаками.
Текст рассказывает об «универсальной основе». Секрет его удивительного воздействия состоит, видимо, в том, что эта «универсальная» или «абсолютная» основа воспринимается в контексте акции совсем не как некий абстрактный и вычурный термин йогачарской традиции. Текст в целом, его звучание в лесу среди деревьев и абсурдных лозунгов – это и есть абсолютная основа. Основа смотрит на происходящее отовсюду: она обращается к нам со стороны неба, подает понимающие знаки поредевшей листвой, мхом и поломанными сучьями, просветами между стволами. Действительность оборачивается универсальной основой.
Предшествующий «кирпичный надсад» кажется теперь чем-то и вовсе несоизмеримо ничтожным, – но сразу же и, наоборот, чем-то максимально близким, непосредственно соприродным, тождественным этой совершенной основе. «Ее качества являются исполняющими желания драгоценностями».
Немного корявый английский язык бытописательных цитат на лозунгах был, как выясняется, хитроумной подготовкой к этому «космическому» переживанию, был выбран для смягчения разительности перехода.
Мелочные подробности переулочного быта – вся эта малевическая «харчелогия» –необходимы в известном смысле для того, чтобы смогла открыться бесконечная, всепобеждающая мощь, невидимая тектоническая «лава» универсальной основы просветления. Немку Wetzger и ее жильца уводят под арест, чьи-то сыновья погибают на фронте, кто-то становится портным или театральным режиссером. Деревья тянутся к солнцу и рушатся в смерть, присоединяясь к гниющему бурелому. Куда бы мы ни двигались, наши блуждания только приближают нас к абсолютной основе. Некуда скрыться от ее беззаветной любви.
Чтение из динамика вновь переключается на летопись переулочной жизни, которая, правда, звучит теперь как будто на фоне протяжного аккорда в нижнем регистре органа.
Андрей раздает фактографию. Мы, напоследок чуть замешкавшись, начинаем движение назад к городу.
Слышно, как вокруг поскрипывают сосны. По дороге встречается пустая площадка для тренировок по конкуру. Пакет с мусором от пикника. Осока с метелками. Желтые осенние цветы, наклоненные ветром.