к акции КД “ROPE”, состоявшейся
11 марта 2007 года
О том, что планируется очередная акция КД и мое присутствие необходимо, Андрей Монастырский предупредил меня задолго, – я должен буду отснять все на фотокамеру. И, как подчеркнул Андрей, съемка должна быть выполнена в “твоем новом стиле”. Эта фраза меня несколько озадачила, потому как никакого стиля фотографирования я за собой не наблюдал. Да, действительно, в моей деятельности последнего времени прослеживается повышенный интерес к фотографии, я снимаю все, что кажется интересным и нет. Но “новым стилем” скорее можно назвать период последнего года, где акцент в работе поставлен на импульсивность и сиюминутность. Видимо, в этом я вижу и чувствую некую возможность избежать в мои зрелые годы повышенного концептуального самоконтроля (хотя куда от него денешься). Слова Андрея я также отношу и к тому, что тысячи фотографий молниеносно превращаю в десятки фотокниг, а это вызывает у многих эйфорию фокуса и чуда. Я сократил время до минимума в вопросе сбора материала и его профессионального представления в виде книги. Это, собственно, преамбула.
На акции мне пришлось примерить на себя роль документалиста–фотографа, что сразу отделило меня от группы зрителей–участников и приблизило к организаторам акции, но и с ними не возникло тотального отождествления. Идя на акцию, я предполагал, что буду единственным фотографом, кому поручена съемка, но уже встретившись со всей группой участников, увидел, что, по крайней мере, пять человек имеет профессиональную фотоаппаратуру. И тогда возникло ощущение некой свободы – от меня не требовалась документальная фиксация акции и одновременно предоставлялась возможность наблюдения со стороны за происходящим. Моя роль стала прозрачной для всех (возможно, кроме Андрея, который знал, что от меня ждать). Тут со мной произошла некая метаморфоза. Войдя в лес и погрузившись по колено в снег, вдохнув пару глотков весеннего воздуха, я четко ощутил, что все мое человеческое растворяется без остатка (может, именно в этом и проявляется мой новый стиль...). У меня возникло острое ощущение животного и… грубая темно–коричневая шерсть поднялась у меня на спине. Я начал носитъся по лесу вокруг группы, убегая от нее, прокладывая ей путь и исчезая. Все это время я автоматически нажимал на кнопку фотокамеры, не думая ни о чем. Мое отождествление с животным усиливалось тем, что я постоянно наталкивался на места лежанок то ли кабана, то ли лося, то ли оленя, то ли зайца … я не смог это определить и по присутствующему здесь помету. Во всяком случае мне тогда казалось, что это мои места и мой кал и группа следует моими тропами. В какой–то момент я отдалился от группы и попал в зону тотального лесоповала. Поваленные (а не спиленные) деревья с вырванными из земли корнями образовывали странные конструкции, напоминающие заброшенные дома под снегом. Практически возле каждого такого места находился след лежанки животного. Мне хотелось здесь остаться, привалившись шкурой к корням. Человеческая память все больше покидала меня, возникла память леса. Я находился в ее эпицентре.
Затем, преодолев одиночество лесоповала, я оказался в поле, где и увидел длинную процессию людей. Они что–то делали в центре поля, и вскоре опять двинулись к лесу. Самый длинный из них достал из целлофанового пакета картонку с портретом молодого человека и начал прибивать его к березе. (Эта гравюра мне напоминала что–то недавно виденное и тоже связанное с лесом*). Так продолжалось еще много–много раз. Я бегал вокруг, всматриваясь в плоские лица. Постепенно моя амнезия начала отходить (при этом рука продолжала автоматически наводить камеру на объект). Поле превратилось для меня (меня в облике то ли лося, то ли кабана) в спиритическо–романтический сеанс. Но, видимо, чрезмерная совместная идеализация немецкими романтиками русского весеннего поля привела к сильному прострелу у меня в пояснице. Развеска последних портретов сопровождалась резкой болью в спине, что окончательно вернуло мне человеческий облик. Осмотревшись по сторонам, глотнул коньяка, глядя на висевшие вдали портреты (знакомых мне по Германии людей), и понял, что и в человеческом состоянии хотел бы остаться здесь на пару дней, несмотря на усиливавшуюся боль в спине.
Дорога назад. Я плелся последним, с моей женой Машей, которая меня поддерживала. Где–то в середине пути вся группа остановилась, и Елена Елагина, Коля Панитков и Андрей начали подвешиватъ картонную коробку с надписью ROPE на дерево. Затем Андрей Монастырский раздал белые веревки, которые якобы были продеты в портреты, оставленные в поле, и запечатанные в пластик “объяснительные” с изображениями немецких романтиков. Маша Сумнина, стоявшая рядом, спросила меня с нескрываемым удивлением, откуда у меня столько сил бегать в лесу по снегу. Я не задумываясь ответил (чуть не плача от боли), что сегодня я ощущал себя молодым лосем, про себя же подумал, что было бы неплохо старому идиоту побыстрее добраться до дома. Акция была завершена. Я с огромным трудом возвращался, вспоминая мою ироническую реакцию на постоянные жалобы Андрея по поводу здоровья.
* Позже я сообразил, что в 2002 году целых три месяца провел в доме Ахима и Беттины фон Арним в Виперсдорфе, где тогда существовал культурный фонд и видел этот портрет. Вокруг их усадьбы был лес, в котором я часто гулял, доходя до заброшенной русской ракетной базы. Tам я встретил Василя Быкова с женой (вскоре он умер). Кстати, кажется, там же были и Миша Рыклин с Аней Альчук.