На жизнь я смотрю, как на сон. С прекращением его начинается непостижимая жизнь.
К.Э.Циолковский
Нирвана
1914
Сон или сновидение можно охарактеризовать как состояние, в котором не кажется удивительным то, что непременно вызвало бы удивление наяву. К примеру, в одном из недавних своих сновидений я совсем не удивился, когда обнаружил, что в писчебумажном магазине (где-то в историческом Петербурге) продается бумага только темно коричневого и темно серого цветов с абсолютно не приспособленной для письма поверхностью, напоминающей морщинистую искусственную кожу. Затем я не удивился, когда продавцы, после долгих переговоров, спустили мне на нитке из окна второго этажа расчетный чек, составленный в виде витиеватого литературного ребуса. Отправившись после этого на поиски банкомата я почувствовал, что сзади кто-то дал мне пинка – и принял это как должное до такой степени, что даже не стал оборачиваться: «Это не столь важно, – подумал я, – ведь примерно можно догадаться, кто из моих друзей решил выразить таким образом свое расположение».
Увы, ночью накануне акции 30 июня я не мог заснуть, сколько ни старался. Причиной тому было не волнение из-за предстоящей экспедиции, а давно одолевающая меня проблема рассинхронизированности с солярным циклом. Она заключается в том, что время моего сна неуклонно сползает относительно смены солнечных суток, так что за семидневную неделю я в среднем проживаю около шести дней. А иногда режим сна/бодрствования и вовсе запутывается, так что связь с «обычным» временем кажется утраченной навсегда. На акцию я должен был приехать к часу дня (то есть время устроителями было выбрано вполне «гуманное»), однако по «моим» часам мне полагалось уснуть не раньше десяти утра того самого понедельника 30 июня, так что подъем и перемещение на условленное место к назначенному сроку превращались в довольно сложную, трудновыполнимую задачу. Чтобы облегчить ее, я заранее внимательно изучил расписание электричек от платформы Лосиноостровская до платформы Яуза, – ближайшей к пункту сбора остановки общественного транспорта, – выбрал нужный поезд и посмотрел на карте маршрут следования от станции Яуза к «поляне с двумя холмами», гугловскую фотографию которой прислал мне Андрей Монастырский вместе с приглашением на мероприятие. По телефону Андрей выразил сомнение в том, что я сумею найти назначенное место, если пойду пешком от железнодорожной платформы. Но мне это представилось как раз наименее трудным пунктом предстоящей программы, поскольку на моей карте с восточной стороны платформы (как мне тогда показалось) обозначена одна единственная дорога, идущая через парк на юг – прямо к той точке на берегу реки, которая была представлена на присланной фотографии. На всякий случай я решил сразу после выхода на эту дорогу непременно проверить направление движения по солнцу и убедиться в том, что иду именно на юг. Прикинув по карте расстояние, я рассчитал, что путь от станции до «поляны двух холмов» займет не более пятнадцати минут.
Что и в какой последовательности нужно делать, мне было теперь совершенно ясно. Но только вот уснуть никак не удавалось. Я ложился, ворочался, затем включал свет и продолжал прерванное чтение, затем снова пытался «отключиться». А между тем рассвело, и времени на отдых оставалось все меньше. Когда часы показывали уже семь или восемь, я задумал усыпить себя каким-нибудь монотонным «мыслительным пасьянсом» типа «пересчета овец». Но вместо этого у меня в голове стал разворачиваться как бы сценарий кинофильма под интригующим названием «Хиазма».
Сюжет выстраивался вокруг серии катастрофических трансформаций, переживаемых планетой Земля и ее жителями. В какой-то момент, после прохождения светового фронта через Атлантику, вдруг выяснилось, что Северная и Южная Америки по какой-то причине развернулись на 180 градусов вокруг точки на экваторе, так что Северная оказалась на юге, а Южная – на севере. Суда и самолеты, совершавшие транс-океанические рейсы, исчезли с экранов радаров, а затем обнаружились в совершенно неожиданных местах. Разрушились все привычные экономические связи. Поскольку в западном полушарии сам момент переворота никем не был зарегистрирован, разразился глобальный политический конфликт: западное полушарие объявило, что перевернулось не оно, а восточное. Вслед за этим «хиазмические перестановки» стали происходить со всеми симметричными объектами, начиная с человеческих тел: у жителей Евразии, Африки и Австралии поменялись местами правая рука и правая нога; у американцев – левая рука и левая нога. Многие впали от этого в отчаяние и поползли (или попрыгали на одной ноге) к ближайшим водоемам, чтобы броситься в них и тем самым положить конец своим страданиям. Но дело осложнилось тем, что перевернулся вверх ногами один из каждой пары глаз, в результате чего люди разучились отличать низ от верха, правое от левого, – одним словом, полностью потряли ориентацию и способность определить, куда им следует двигаться.
Этой картиной быстро нарастающего хаоса мои «предсонные» воспоминания заканчиваются, так что, по всей видимости, где-то на этом месте я все таки уснул. Будильник был установлен на половину двенадцатого. Поднялся я сравнительно легко, но, как обычно бывает в случаях «недополучения» сна, меня не оставляло ощущение, которое психиатры называют «дереализацией». Оно во многом сходно с описанным выше ощущением себя «внутри сновидения», когда теряется отчетливая грань между «обычным» и «удивительным»: все странное воспринимается как нечто само собой разумеющееся, однако «действительность» в целом вызывает почти непреодолимое недоверие.
В таком состоянии я добрался до станции, и там пропустил один из двух намеченных заранее поездов, поскольку «не узнал» его (он подошел несколько раньше и был помечен не той станцией назначения, которая была указана в расписании). Однако я успешно сел на следующий поезд и оказался на платформе Яуза ровно за 15 минут до назначенного срока встречи. На платформе произошло одно из таких вот типичных «странно-нестранных» событий: неожиданно упавшие с неба капли дождя заставили меня вспомнить о том, что я хотел взять с собой зонт, однако, из-за «дереализованного» состояния, забыл это сделать; и как только я подумал об этом, мои глаза наткнулись на вывеску, венчавшую единственное здание, которое можно было увидеть с платформы, – здание это стояло за неприступным бетонным забором, а вывеска на нем гласила: ФАБРИКА ЗОНТОВ.
Это событие я расценил как своего рода иронический приветственный знак со стороны организаторов или как свидетельство того, что я уже нахожусь в поле их событийных «манипуляций-артикуляций». В дальнейшем предположение о неком «дистанционном излучении» акции, под воздействие которого я попал задолго до ее начала, обрело для меня характер полной достоверности. Выйдя на дорогу с восточной стороны платформы, я заметил, что дождь прекратился, однако все небо было затянуто довольно густыми тучами, и поэтому определить направление по солнцу не представлялось возможным. Но дорога действительно оказалась одна, и я решил положиться на это обстоятельство, – как позже выяснилось, весьма неосмотрительно. С этого момента надо мной как бы простерла свою власть гексаграмма «Переразвитие малого», номер которой (62) мы с Лейдерманом подвесили в ходе акции к железному мостику через Яузу, – хотя понял я это только апостериори, сопоставляя полученные в тот день необычные впечатления. В этой гексаграмме преобладает образ «летящей птицы», от которой в конце остается только голос. Для меня такой «летящей птицей» был образ встречи с организаторами или предвкушение этой встречи, заставлявшее спешить и не особенно концентрироваться на правильности выбранного направления. Дорога, на которуя я вышел, была прямой (как на карте!), заасфальтированной и окруженной с обеих сторон густым лесом. Я шел очень быстро, надеясь добраться до места даже чуть раньше условленного срока. Большую часть пути кроме меня на дороге никого не было, но через пять-семь минут вдали («в конце туннеля») стали различимыми крошечные человеческие фигурки. Туда, где они виднелись, я должен был дойти как раз к окончанию отмеренных пятнадцати минут, так что я с каким-то наивным простодушием решил, что это, собственно, и есть участники будущей акции.
Я стал пристально вглядываться в эти топтавшиеся на одном месте силуэты, стараясь определить, кто из них кто. И вот, когда до них оставалось уже метров двести, и когда я, как мне казалось, уже сумел некоторых из них идентифицировать, раздался звонок Андрея, который поинтересовался моим местонахождением. Я сказал, что иду по дороге с севера и уже всех вижу – вижу рыжую собаку Салют, самого Андрея с красным зонтом, держащего у уха телефонную трубку и т.п. Однако из коротких реплик Андрея быстро выяснилось, что я ошибаюсь. В тот же миг, впервые за время моего странствия, из-за туч выглянуло солнце, и направление падающих теней от деревьев с очевидностью «указало» на то, что все эти четверть часа я двигался вовсе не на юг, а на восток (возможно, даже с легким отклонением к северу). Это открытие произвело на меня оглушительное, шоковое воздействие. В текстах к 62-й гексаграмме есть фраза: «Пройдешь мимо своего праотца и встретишь свою праматерь». «Праматерью» для меня в этой ситуации стала сама сцена неожиданного прозрения в солнечном свете, вырвавшая меня из «сумерек суженного сознания» – как, видимо, это уже произошло когда-то раньше, на заре моего существования. Там есть также тексты «От летящей птицы остается лишь голос ее» и «Князь выстрелит и попадет в того, кто в пещере», – которые вполне отчетливо отсылают к звонку Андрея и к моменту «отделения» его голоса от его ошибочно идентифицированного тела (в последней формуле под «пещерой» понимается именно состояние индивидуальной замкнутости, ограниченности понимания). Осознав, что первоначальное пророчество Монастырского о том, что я «не найду» группу, сбылось, не смотря на мои собственные расчеты и усилия, – я пришел в состояние некой «мобилизованности ужасом». Получалось, что из-за моей оплошности назначенное начало акции находится под угрозой срыва, а участники мероприятия – перед песпективой ждать меня еще какое-то неопределенное время. Я сообщил Андрею, что отклонился в сторону от правильного курса, и что буду стараться исправить свою ошибку в максимально сжатые сроки. Первой мыслью было вернуться обратно к станции, и оттуда уже пойти строго на юг. Это должно было отнять кучу времени, но представлялось единственным разумным выходом. Я развернулся и пошел назад. И тут, как бы в ответ на мое напряженное волнение, слева от дороги обнаружилась идущий через лес узкий проход, который (судя по тем же теням) соединял как гипотенуза конец «ложного» катета, по которому я прошел, и конец предполагаемого «истинного» катета, ведущего от станции на юг к реке. Идти через лес было рисковано, но какая-то общая «светозарность» этого момента в сочетании с интонацией Андрея вселили в меня надежду на благополучный исход. Я ринулся по зеленому коридору, который в боковом свете солнца представлял собой довольно таки феерическое зрелище. В целом эта часть пути запомнилась как очень интенсивное эстетическое переживание почти галлюцинаторного характера – наподобие шаманского «путешествия в мир предков». Обнаруженный мной проход был аккуратным, абсолютно уединенным, полностью закрытым сверху листвой и по размерам своим точно совпадавшим с моими габаритами – то есть казался пробитым, словно по волшебству, специально для меня в моей теперешней «отчаянно-критической» ситуации. Он слегка вилял из стороны в сторону, но в общем сохранял нужное направление. Развилка встретилась мне всего один раз, и я выбрал ответвление, больше походившее на западное (к станции и железной дороге), а не альтернативное – южное или юго-восточное. Времени оглядываться по сторонам у меня не было, и я нёсся, словно поезд метро, – только вместо стен подземелья вокруг меня была какая-то густая искрящаяся взвесь из зелени и солнца. Минут через семь-десять (показавшиеся мне вечностью) зеленый туннель вынырнул на просеку, очевидно ориентированную именно по оси север-юг. Как потом выяснилось, это и была та самая «дорога» от станции к реке, которую я видел на своей карте. Но теперь я опасался, что нахожусь еще слишком далеко к востоку от нужного места на берегу, и потому решил не сворачивать на просеку, а двигаться в том же направлении – на запад с легким отклонением к югу. Перейдя просеку, я обнаружил, что мой «туннель» продолжается с противоположной стороны. Тут АМ позвонил мне еще раз. Я сказал, что стремительно приближаюсь, но попросил, ввиду моего досадного опоздания, начинать акцию без меня. Андрей предложил мне перезвонить ему, как только я доберусь до реки. Я преодолел еще метров двести и наконец уткнулся в железную дорогу. Вдоль нее шла целая цепочка тропинок вниз к реке («Не следует подыматься. Следует спускаться» – говорит гексаграмма Сяо-го). По этим тропинкам я быстро добежал до того места, где дорога проходит по мосту над Яузой, позвонил Андрею, и, следуя его инструкции, двинулся вдоль реки на юго-запад догонять группу. Проходя мимо поляны с двумя холмами я, наконец, идентифицировал выходящую на нее просеку как показанную на карте «правильную» дорогу, по которой я должен был «по идее» пойти сразу от станции, – вероятно, там она не «считывалась» как пригодная для перемещения дорога, и я попросту не обратил на нее внимания. Кроме того, я понял, что пересек эту правильную дорогу по пути назад почти под прямым углом, описав, таким образом, огромный зигзаг, как бы перечеркивающий изначально намеченную траекторию. Это обстоятельство уже тогда смутно связалось у меня в голове с фигурой «хиазма» («хиазм»), которой было посвящено мое ночное бредовое фантазирование, – ведь название этой фигуры происходит от греческой буквы χ (хе). Но эта сцепка еще только брезжила где-то на периферии сознания, – основным в тот момент было переживание всей этой истории как «роковой» оплошности, приведшей к своего рода «катарсису» в момент первого звонка Андрея и последовавшего за ним молниеносного броска по диагонали через лес.
Вскоре на дорожке, идущей вдоль реки, я увидел ожидавшего меня Сергея Ромашко. Помню, меня поразила его утонченная, китайско-фарфоровая бледность, придававшая ему сходство с призраком или Белым Рыцарем из «Алисы в Зазеркалье». Мы свернули с дорожки направо, и уже через тридцать-сорок шагов впереди показались другие участники группы. Дальше всех на фоне леса стоял Юра Лейдерман с каким-то странным предметом в руках. Его все фотографировали. Понять, что происходит, я даже не пытался, но был особенно рад увидеть Лейдермана. Накануне описываемых событий прошла выставка в ЦДХ, при подготовке которой я, выступив как куратор-дизайнер, разместил одну его крупноформатную инсталляцию под самым потолком высоченного зала – получилось все замечательно, но мне было совестно, что я в спешке не успел согласовать с ним этот момент, и хотелось поставить его в известность хотя бы пост-фактум. Кроме Юры и членов КД на месте действия присутствовали еще Даша Новгородова и Юля Овчинникова. Не было никакой собаки Салют, и не было также Паниткова, – Лена Елагина сказала мне, что у него «кислородное голодание». Тем временем Юра приблизился со стороны леса к основной группе и все двинулись в том направлении, откуда только что пришли мы с Ромашко.
Я сердечно поприветствовал Юру и завел с ним разговор о прошедшей выставке. Следуя за остальными, мы вернулись на прибрежную дорожку и затем вышли к самой реке. Здесь Андрей поручил Лейдерману прикрепить к дереву круглый «дорожный знак» приятного темно зеленого цвета с числом 113, нанесенным белой краской. Я догадался, что это порядковый номер акции. Знак очень органично вписался в прибрежные заросли, и вообще атмосфера происходящего радовала своей идиллической «китайской» умиротворенностью. Было очевидно, что в таком живописном и в то же время довольно ухоженном ландшафте уместны именно такие и только такие художественные жесты – в духе нюансного «лессировочного» украшательства.
После прикрепления знака «113» группа продолжила движение вдоль реки на юго-восток. Мы с Юрой возобновили прерванную беседу, которая теперь коснулась недавнего «визуально-антропологического» семинара с участием Подороги, а затем быстро и необратимо «обрушилась» на уровень фундаментальных философских проблем: бытия, времени, языка, поверхностности и ничтожности человека по отношению к тому, что через него возвращается к самому себе и т.п.
Так мы дошли до «технического моста», который представлял собой двойную полукруглую арку, сваренную из огромных желтых труб. Между двумя параллельными арочными «трубопроводами» были приделаны состыкованные между собой поддоны из арматурных стержней, по которым можно было перемещаться, хотя и не без некоторых усилий. Лейдерману и мне было предложено подвесить к центру моста другой круглый знак – с черным числом 62 на белом фоне и с фотоколлажом на обратной стороне. Знак предстояло подвесить на длинной желтой веревке таким образом, чтобы он оказался примерно в метре над поверхностью воды. При моем непосредственном вступлении в действие оказалось, что инерция «синдрома промаха-оплошности» (предопределенного 62-й гексаграммой и/или вызванного банальным недосыпанием) все еще довлеет надо мной. Во-первых, я поспешно и неправильно определил середину моста, из-за чего уже прикрепленный было знак пришлось отвязать и перенести на половину сегмента дальше от нашего берега. Во-вторых, перед операцией по переносу знака я зачем-то взял у Монастырского ножницы, которые в общем-то были не нужны, а когда все же пришла в голову шальная мысль подрезать неиспользованный конец шнура, я, – попытавшись вытащить ножницы из заднего кармана брюк, – сразу же уронил их в воду. Они упали в середину реки, недалеко от висящего над водой знака; и упали в раскрытом виде, успев напоследок послать на мою глазную сетчатку крестообразный солнечный блик. Тут уже связь всего происходящего с «хиазмой» проступила совершенно отчетливо, повергнув меня в легкое благоговейно-мистическое оцепенение. Хотя «свести концы с концами» мне и тогда еще было довольно сложно. Я понял только, что какие-то сумеречные содержания сознания, пройдя через телесное, кинестетическое «отыгрывание» (порывистое «перечеркивающее» движение к месту действия), легли теперь серебряным крестом на дно реки под вращающимся на ветру знаком с числом «62».
Следующие этапы акции – вручение Макаревичу и Елагиной коллажей с антуражем компьютерной игры и приматывание к дереву медальона с помощью измазанной черным илом тряпки – прошли для меня уже под знаком «разверзшейся бездны» невыразимо темных структурных соответствий. Эту невыразимость лишь слегка подчеркнули изображение сфинкса, черная повязка на дереве и маячившая за всем этим фигура Эдипа, который, при всей своей проницательности, так и не сумел отгадать главную загадку своей жизни. На фоне «музыки басовых регистров», зазвучавшей в «придонных областях мысли», я, помнится, говорил с Сергеем Ромашко о его тексте, посвященном городу как эпифеномену и сгустку коммуникационных процессов. Но задумчивость и зачарованность овладевали мной все сильнее. Поэтому, когда Монастырский завел всех на вершину небольшого холма и стал объяснять содержание использованных в акции объектов, мест и чисел, мне уже было как-то сложно сконцентрироваться на его словах. Впрочем, речь АМ и сама по себе была предельно «зыбкой», отмеченной какой-то «программной неясностью-недосказанностью», «концентрацией невнимания». Я понял только – и это были скорее мои собственные рискованные догадки – что в очередной раз сплелась могущественная, но почти невидимая сеть пространственно-временных артикуляций и значений, полную структуру и эффекты которой по определению невозможно контролировать из-за ее глубокого врастания в дорефлексивные и доартикуляционные тектонические горизонты сущего (или ее вырастания из них). Кроме того я запомнил ссылку на 62-ю гексаграмму «Переразвитие малого» в связи со знаком, подвешенным на мосту. И, конечно, я обратил внимание на то, что Монастырский делал руками энергичные скрещивающие жесты, говоря об отраженном в акции пересечении двух линий – группы КД и вновь образованной группы «Капитон». Но только после того, как мне по электронной почте был прислан Монастырским описательный текст акции, я, наконец, отдал себе отчет в том, что она называлась «Пересечение».
P.S. С тех пор я чувствую все большее (или просто более «непотаенное»?) влияние на происходящие в моей жизни события со стороны «управляющей мандалы И-Цзина» (термин АМ). Другие архаико-телеологические центры тоже, конечно, не прекращают свои «демонстрации силы». Однако недавний выход на поверхность последовательности Цянь-Кунь-Чжунь (причем в самой что ни на есть согласованной интерсубъективной реальности) был настолько неожиданным, подавляющим и даже возмутительным в своей ослепительной откровенности, что этому событию стоило бы посвятить самостоятельный рассказ примерно такого же объема. Еще мне не дает покоя мысль о том, что в описанных только что событиях я невольно выступил в странной роли «громоотвода управляющих символических структур», последней фазой которой являлось, собственно, написание этого текста.
10.08.08
